Советская морская новелла, том первый

Сюда-то они дошли удачно — ночь была полна тумана. Багер сам вызвался на этот смертельный рейс, оттого он и находил дорогу, как в солнечный день. А на вторую ночь туман, не иначе, замерз, осыпался ледяными иголками на палубу катера, на металл оружия и на лица моряков. Над морем уже проглянули три-четыре предательских звезды. Что то сулит эта ночь! Даже команды капитана при выходе из М. были не похожи на обычные...

«Пролетарий» метался в волнах, упрямый и злой. Матросы были на ногах. С прижатыми к бокам винтовками они стояли на палубе, как массовые часовые, лишь двое, считавшиеся пулеметчиками, сидели, не отрываясь от пулеметов. Матросы молчали и время от времени принимались хлопать себя по плечам — стужа в эту ночь проняла даже самых закаленных моряков. Только комиссар сидел внизу, в каюте, потому что он не спал дольше всех, и, наверно, дремал над картой, убаюканный качкой.

Шли почти у самого берега, не зажигая огней. Махорочные самокрутки прятали в озябших ладонях — даже они могли выдать. И мористее не пойдешь — можно разбудить кровожадные миноносцы.

Они не осмелились удалиться от берега, даже у Белой косы, хотя тут мельче и опаснее всего — как раз здесь, словно оправдывая случайное название, начинается район, занятый врагом.

Будь проклята эта Белая коса! Рыбачьим баркасам она никогда не давала порядочного пристанища. Каким бы плодоносным ни было лето, на ней никогда не росла даже жесткая просоленная приморская трава.

И надо же было как раз на этой косе вспыхнуть зеленоватой вражеской ракете, вскинуться винтовке часового!

Их заметили.

Ствол пулемета повернулся к берегу, не дожидаясь команды Багера, и «Пролетарий» вынужден был развернуться носом к волне. Уходить в море! Далеко? Да хоть до первого снаряда. Ведь в двух шагах от берега они уже будут невидимы.

На берегу разорвались еще два выстрела. И тогда с моря, раскалывая серую воду, ощупывая волны, перекинул свою зеленоватую тусклость прожектор. Второй, третий...

Когда зеленовато-желтая петля перевалилась через катер, матросы успели разглядеть застывшую фигуру капитана — он свесился с капитанского мостика с поднятым кулаком, словно грозя кому-то. И только.

Прожектора набрасывали петлю за петлей. Они все плотнее сплетались вокруг «Пролетария». И наконец... Грохот выстрела докатился до берега, лишь когда снаряд уже плюхнулся в море перед носом катера, и суденышко отпрыгнуло в сторону, будто повинуясь команде капитана:

— Ближе к берегу! Лево на борт!

Винтовки были сдернуты с плеч, и матросы стояли в ряд лицом к берегу, когда на палубе появился комиссар. Он взобрался на капитанский мостик, но, пока над катером проносился белесый луч, было видно, как капитан жестом отсылает комиссара вниз, держа другую руку над глазами. И комиссар спустился, стал с матросами в шеренгу, положив руку на кобуру нагана. Уж не подумал ли он, что капитан сдается берегу? Он имел право сдаваться, лишь выстреляв все пули в нагане.

— Три версты...— Не видно было в темноте, кто это сказал. Но ничего больше не было сказано. И это означало: человек, время, жизнь длиной в три версты. Или же...

Ведь вокруг дыбились озверелые волны, катились через борта, обдавая ноги матросам и колени пулеметчикам. Сверху обрушивались прожектора, скрещиваясь беспощадными петлями, как кипящий смертоносный огонь. Отвратительно воя, проносились снаряды — сзади, спереди, с боков, сверху. Возможно, что эти снаряды рвались — порой казалось, будто волны катятся с неба. Что тут расслышишь?

Команды капитана — только их было слышно. Кочегару — и морю, штурману — и морю. Может быть, даже врагам — на берегу и в море. Так казалось фаталистически настроенным матросам — теперь они стояли к капитану лицом.

И «Пролетарий» с каждым оборотом винта действительно становился злее, быстрее, упрямее, словно ему в эту ночь нужно было достигнуть самого дальнего революционного порта. Он послушно исполнял команды капитана, изменяя курс после каждого взрыва снаряда, после каждой звезды прожектора.

Если бы нанести этот курс на карту, он, наверное, показался бы самым запутанным и непонятным из всех маршрутов гражданской войны. И может быть, только старый морской волк Багер считал его самым нужным отрезком своего жизненного пути.

...Когда они зажгли бортовые огни, сворачивая в ворота своего порта, капитан спустился с мостика и посмотрел на часы. «Пролетарий» шел всего на четырнадцать минут дольше, чем обычно идут пароходы между этими двумя портами. Они пришли вовремя.

Комиссар Луганский долго жал капитану руку и говорил что-то насчет революционного героизма. Багер, видно, хотел ответить, но слова беззвучно погасли на губах. Перевесившись через борт, он откашлялся, глубоко и серьезно, по моряцкой моде. А слова все равно были беззвучными.

Да, он довез боевые приказы, но его голос остался в ноябрьском море.

2

Отряд Борилина и Донецкий полк с рассветом вступили в бой. Багеру было нечего делать. Он умел командовать только в море. Его матросы ушли с винтовками и пулеметом...