Старый Багер не успел попрощаться с сыном. Всю зиму он благодаря связям и настойчивости морского офицера считался капитаном своего бывшего «Пролетария» — теперь «Джорджа» (в честь английского короля!). Ему было приказано эвакуироваться. Но эскадра так внезапно вышла из порта, а котел у «Джорджа» так неожиданно испортился, что он мог с радостью встретить красные знамена в качестве старого и верного «Пролетария».
И старый капитан опять стал командовать портом. Только сперва ему надо было попрощаться с сыном. В полдень он подобрал себе трех матросов, в том числе поседевшего у Белой косы кочегара; и, словно и нет никакого обстрела с эскадры, под вечер из ворот порта вышла необычная флотилия. На палубе катера, как в памятную ноябрьскую ночь, опять стоял пулемет, вытянув ствол к горизонту. За катером послушно следовали две старые нефтеналивные баржи.
Странно выглядел в дни боев подобный караван. Люди, стоявшие на берегу, пытались даже улыбаться. Но улыбки обрывались, соскальзывали с лиц: шутка сказать, достаточно одного снаряда, чтобы раскидать упрямого капитана с его флотилией по всему заливу!
Люди на берегу уже не могли разобрать сигналов, подаваемых катером. А эскадра молчала. Эскадра прочла, что катер с нефтяниками вышел только затем, чтобы присоединиться к ней.
Эскадра молчала, пока на четвертой версте от ворот порта катер не сделал вдруг крутой поворот, а баржи, как дохлые акулы, остались стоять, медленно покачиваясь на волнах. Возможно, теперь-то эскадра заметила, что на баржах вдруг загорелись костры, а с капитанского мостика катера кто-то грозит кулаком — грозит кулаком эскадре!
В эту минуту снаряды эскадры были Багеру еще безразличнее, чем в ночь у Белой косы. Его команды были дерзки — это были команды победителя. Пулеметчик понимал их по жестам. А может быть, и морской офицер Жорж Багер почувствовал в них прощание старого Багера:
— По врагу! По предателям-сыновьям! Огонь!
И пулемет, оскалив зубы, рассыпал свои пули по бронированным корпусам, отвечая на грохот снарядов с эскадры.
Нефтяные баржи уже вспыхнули, точно иллюминация в час необычайного и неравного боя. И только потом раздались взрывы. Один, два, пять... На краю моря поднялись горящие полосы.
Морской канал был забаррикадирован для трехцветных и британских флагов. И на весь салют было израсходовано две пулеметные ленты! А «Пролетарий» со своим капитаном, выкинув красный флаг, вернулся в порт.
Осенью 1926 года, одновременно с огромными эшелонами хлеба, мне довелось попасть в веселый южный порт.
Алый закат с осенней прохладой уже залег над морем и портовым городком, когда из порта через степь потянулась длинная и необычная процессия.
С алостью солнца состязались алые знамена, с серостью степи — серые люди и их серые головы.
Матросы с обнаженными головами несли красный гроб. Вечерний ветер, долетая с полей, развевал им волосы. И они тоже казались рыже-алыми. И рыже-алыми были могучие руки, поддерживавшие гроб на плечах.
До кладбища всегда кажется далеко...
Когда люди молча, со свернутыми знаменами, повернули обратно в порт, мы присоединились к ним. И матросы рассказали мне о старом морском волке, о награжденном двумя революционными орденами почетном капитане «Пролетария», о старом Багере.
— Капитан умер,— сказали они.— Да здравствует капитан!
И тяжелой поступью пошли в порт.
Море было уже серое, как всегда по ночам. Только над степью, где кладбище, мерцала алая полоска заката.
Сергей Колбасьев
РАССВЕТ
Каковая комиссия, для вашего сведения... По-видимому, мой хитрый флаг-секретарь хотел намекнуть командиру «Владимира», что ему придется взять на довольствие столько-то лишних человек. Но сколько именно?.. Четыре или пять? Считать председателя Гришку Болотова членом или не считать?
С оперативной точки зрения это было совершенно безразлично. Что же касается редакционных поправок, то уже тогда я относился к ним неприязненно.
Я молча поставил под предписанием свою нехитрую подпись.