Советские поэты, павшие на Великой Отечественной войне

А мама бросила покупки,сказала, что «теряет нить»,сказала, что «кошмар» и — к трубке,скорее Любочке звонить.(Подруга детства, из удачниц,из дачниц. Всё ей нипочем,образчик со времен задачников,за некрасивым, но врачом).А мама, горячась и сетуя,кричала Любочке: «Позор,

нельзя ж проклятою газетоюзакрыть ребенку кругозор,Ведь у ребенка “табуль раса”(Да ну из фребелевских, ну ж),а им на эту “табуль” — классыбуржуев, угнетенных. Чушь.Володя! Но Володя тонкий,особенный. Не то страшит.Ты б поглядела на ребенка —он от брезгливости дрожит,Всё, мой апостол, что-то ищет.

Ну, хватит — сад переменю.Ах, Надя, — толстая бабища,безвкуснейшая парвеню».

8

Володя слушал, и мокрицамежду лопаток проползла.Он сам не ведал, что случится,но губы закусил со зла.Какая-то чужая силана плечи тонкие брела,

подталкивала, выносила…Он крикнул: «Ты ей наврала.Вы обе врете. Вы — буржуи.Мне наплевать. Я не спрошу.Вы клеветуньи. Не дрожу исовсем от радости дрожу».Он врал. Да так, что сердце екнуло.Захлебываясь счастьем, врал.И слушал мир. И мир за окнами«Разлуку» тоненько играл.1939–1941^{126}

127. «Нам лечь, где лечь…»

Нам лечь, где лечь,И там не встать, где лечь.. . . . .И, задохнувшись «Интернационалом»,Упасть лицом на высохшие травы.И уж не встать, и не попасть в анналы,И даже близким славы не сыскать.Апрель 1941^{127}

БОРИС КОСТРОВ