Советские ветераны Второй мировой войны. Народное движение в авторитарном государстве, 1941-1991

Самойлов был не единственным неформальным религиозным лидером, выдвинувшимся из ветеранской среды. В 1946 году на комбинат «Пролетарский», находившийся в городке Пролетарск Ростовской области, вернулся бывший танкист, увенчанный многочисленными наградами. Спустя три года, как сообщают архивные документы, «он попал под влияние секты евангелистских христиан и принял в ней активное участие, возглавлял секту, являлся ее духовным проповедником»[317]. Или вот другая похожая история. В декабре 1951 года суд Ростовской области признал группу в составе четырнадцати человек виновной в «антисоветской агитации», приговорив ее членов к различным срокам заключения, составлявшим от десяти до 35 лет. В вину им вменялось то, что они якобы были членами антисоветского религиозного подполья – «сектантами-иоаннитами церковно-монархического толка», организация которых, в свою очередь, входила в более крупное «хлыстовское» движение[318]

. Начиная с 1945 года эти люди, согласно материалам дела, проводили тайные собрания на квартирах, агитировали против режима, фабриковали и распространяли ложь о советской действительности, нападали (вербально) на членов советского правительства и активно вербовали новых приверженцев[319]. Одним из последователей секты был ветеран Отечественной войны Григорий Путилин, родившийся в 1893 году в Ростовской губернии в крестьянской семье. Этот человек окончил лишь два класса школы, был женат, в партии не состоял, к уголовной ответственности ранее не привлекался, был награжден медалью «За боевые заслуги». До ареста 27 июня 1951 года ветеран работал охранником. На суде он заявил, что состоял в организации иоаннитов с 1920-х годов. Именно Путилина Министерство государственной безопасности (МГБ) обвинило в организации группы, что он впоследствии отрицал в своей жалобе на приговор[320]

.

Ветераны изо всех сил старались встроиться в мирную жизнь. Их успех в этом деле зависел от умения добиваться государственной помощи, поддержки со стороны родных, а также способности устанавливать контакты с другими ветеранами, единоверцами, соседями, коллегами по работе, знакомыми и друзьями. Разумеется, решающую роль в налаживании послевоенного быта играли женщины – как матери, сестры, жены или любовницы; как основная рабочая сила послевоенного общества; как центральные фигуры большинства семей. Без их вклада реинтеграция как мужчин-ветеранов, так и женщин-ветеранов в гражданскую жизнь не получилась бы[321]. Женщины были не только «целительницами израненных душ», как это зачастую изображается в послевоенной литературе, но и добытчицами, а также помощницами ветеранов в реальной жизни[322]

. Самым ярким тому доказательством выступали инвалиды войны, поскольку им, как никому другому, требовалась ежедневная поддержка, которую слаборазвитая система социальной помощи предоставить не могла[323]. Работающие жены вносили значительный вклад в семейный бюджет. Так, например, 35-летний безработный инвалид войны получал пенсию в размере 180 рублей, в то время как его жена зарабатывала около 300 рублей[324]

. Денежный доход семьи другого фронтовика, который жил и работал в колхозе, состоял из его пенсии по инвалидности (96 рублей), социальных выплат по многодетности, получаемых его женой (100 рублей), и дохода его дочери (400 рублей)[325]. (В последнем случае стоит обратить внимание на то, что основная доля семейного бюджета (84 %) приходилась на долю женщин.) Впрочем, инвалидам войны было что предложить женщинам взамен – причем даже помимо того, что как мужчины они и так считались весьма дефицитным товаром на брачном рынке. Например, для студенток, обучавшихся в больших городах, брак с подобными людьми был особо выгоден, поскольку жены инвалидов-фронтовиков признавались «немобильными», то есть освобождались от необходимости уезжать по распределению в провинцию[326]. А для тех женщин, кто занимался незаконной деятельностью, например, спекуляцией, связь с инвалидом войны также оказывалась неоценимо полезной, поскольку до развертывания в начале 1950-х кампании по борьбе с «тунеядцами» (неофициальный) статус инвалида войны обеспечивал им самим и их близким частичный иммунитет от судебного и/или уголовного преследования[327].