Современная африканская новелла

Джон проснулся рано. Он был напуган сном. Он не был суеверным, но боялся дурных снов. Ему приснилось, будто он принимает участив в обряде племени. Кто-то — он не разглядел лица — пришел и повел его, потому что сжалился над ним. Они пришли в незнакомую местность. Он оказался один. Неизвестный исчез. Появился призрак. Джон узнал его — это был дух того дома, который Джон оставил. Дух потащил его назад. Потом появился другой дух. Это был дух страны, куда он пришел. Он потащил его вперед. Духи схватились друг с другом. Потом со всех сторон явились другие духи и стали тащить его во все стороны, и тело Джона начало разваливаться на куски. А духи были бестелесны, он не мог уцепиться за них. Они тащили его, а он не мог ухватить ничего, ничего… Потом он увидел себя. А может, это был не он. Человек смотрел на девушку, девушку из легенды. Ей некуда было идти. Он подумал, что должен подойти и помочь ей; он покажет ей дорогу. Но когда он пошел к ней, то сам заблудился… Он был один… Что-то ужасное двигалось на него, все ближе, ближе… Он проснулся. Он был весь в поту.

Такие сны не сулили ничего хорошего. Они предвещали смерть. Как можно верить в сны? Он засмеялся. Он открыл окно, все было окутано туманом. Было чудесное июльское утро в его родной Лимуку. Холмы, горные хребты, долины и плоскогорья, обступившие деревню, — все потерялось в тумане. Все казалось непривычным. В этом было какое-то особенное очарование. Их долина — местность контрастов, и в разное время она выглядит совсем по-разному. Эта земля радовала Джона, и ему хотелось прикоснуться к земле, обнять ее, лечь на траву; а порой ему становились противны и пыль, и жаркое солнце, и ухабистые дороги. Было бы все дело только в этой пыли, тумане, солнце, дожде — он бы не возражал. Он хотел бы жить здесь. Уж конечно, он не хотел бы умереть и быть похороненным где-нибудь в другом месте, если бы не люди в своих обезображенных собственными пороками хижинах.

Разговор с Вамуху вновь всплыл в памяти и парализовал его. Он сбросил одеяло и вышел на улицу. Сегодня они с отцом должны сделать закупки к отъезду. Вспомнив об отце, он опять почувствовал робость, которая вселилась в него в последние дни. От этой робости и такие натянутые отношения с отцом. Натянутые и готовые порваться. Нет, этого не должно быть… Он отбросил кощунственную мысль.

Да, сегодня день расплаты. Он вздрогнул. Надо было случиться этому именно теперь, когда он собирается уехать в Макерере.

Они отправились за покупками. Весь день он молча ходил за отцом из лавки в лавку, где они покупали необходимые в дорогу вещи у долговязых и задумчивых индийцев. И весь день Джон размышлял, почему он так боится отца. Он вырос в страхе перед ним, и трепет охватывал его, когда отец говорил или приказывал. И не его одного охватывал трепет.

Стэнли боялись все.

Он читал проповеди с большой страстью. Он истово старался не подпустить паству к вратам ада. В самые трудные времена он продолжал проповедовать, порицать, осуждать и проклинать. Каждый, кто не был спасен, был осужден на погибель. Кроме того, Стэнли был известен как строгий и неукоснительный блюститель морали, и, может быть, в обиходной жизни слишком строгой. «Фарисейской?» — подумалось Джону. Может быть… Но простым прихожанам это было невдомек. Если кто-нибудь из пожилых верующих нарушал правила, он изгонялся из общины или совсем отлучался от церкви. Молодые мужчина и женщина могли быть отлучены, если их замечали стоящими рядом так, «что это порочило церковь и нормы поведения, данные им от бога». Как будто это не одно и то же. И многие парни пытались служить двум божествам, встречаясь ночью со своими девушками, а днем посещая церковь. Выбирать было нечего — церковь не покинешь.

Стэнли добровольно был духовным отцом всем людям в деревне. Для этого необходимо было быть строгим к себе. И поэтому он требовал от членов своей семьи, чтобы они были примером для остальных. И главным образом поэтому он хотел, чтобы его сын учился дальше. Однако было в его истовой вере и нечто другое. Он сам согрешил до женитьбы. Стэнли сам втайне был сыном тех противоречий, из которых была соткана нынешняя жизнь его деревни.

Покупки не заняли много времени. Отец не нарушал безмолвия, установившегося между ними, и ни словом, ни намеком не упомянул о прошедшей ночи. Они пришли домой, и Джон думал, что еще день прошел, когда отец позвал его.

— Джон.

— Да, отец.

— Почему ты не был вчера на молитве?

— Я забыл…

— Где ты был вечером?

Почему ты спрашиваешь меня? Какое право ты имеешь допрашивать меня? Когда-нибудь я восстану против тебя! Но очень быстро Джон почувствовал, что миг восстания утрачен, если только что-нибудь не подтолкнет его. Для этого нужен был человек, обладавший чем-то, чего был лишен Джон.

— Я, я, я хочу сказать, я был…

— Ты не должен ложиться без молитвы. Сегодня я жду тебя.

— Я приду.

Джон вышел успокоенный: отец не знает.