Современная африканская новелла

Теперь я шел к его лавочке, сбивая босыми ногами росу в придорожной траве. Какой-то бродячий, но ухитрившийся выжить пес выбежал спозаранку на дорогу и затявкал на меня, а потом побежал вслед за мной. Если не считать нескольких рабочих, спешивших на автобус до Найроби, больше я не встретил ни души. В этот ранний час в деревне царил покой. Но, подойдя к лавке Канья — она стояла в самом центре, под боком у сторожевой вышки, — я замер как вкопанный: напротив, на другой стороне улицы, стояла старая армейская палатка. Похоже, хозяин очень спешил, когда ее ставил: может, дело было ночью, и он не видел, что вокруг, а может, ему очень хотелось спать. Одинокая и неприкаянная палатка подрагивала под прохладным ветерком. Пес залаял, я сказал ему «Джимми», и, презрев формальности, он побежал за мной: похоже, это имя его вполне устроило и тем самым он выразил свою благодарность. Мы поскорей отошли от палатки. Не известно еще, что за тип тут расположился, не навлек бы он новые беды на нашу деревню. Хорошо бы ему объяснить, что у нас их и так достаточно.

Мы с Джимми вошли в лавку.

— Туалетное мыло «Люкс», — сказал я.

За прилавком дремал Мванги, младший брат преподобного Канья, ужасный зазнайка. Он был мой ровесник, но не снимал шорты круглый день, наверно, чтобы произвести на нас впечатление. Мванги встрепенулся, однако, увидев, что это всего лишь мы с Джимми, вытащил из-под прилавка толстенную книгу в яркой обложке и углубился в нее. Я пожелал молодому академику доброго здоровья и повторил, что мне нужно мыло, такое же, как всегда.

— Очень советую прочесть, — сказал «академик». — Просто не оторвешься! — Он залился смехом.

Но пока я успел ему высказать свое мнение об академиках, уткнувшихся спозаранку в субботу в книги, из-за занавески, отделяющей лавку от комнат, появился собственной персоной преподобный Канья. Денег он у меня не попросил, потому что мой отец аккуратно оплачивал счета в конце месяца.

— Шестьдесят пять шиллингов и девяносто два цента за этот месяц, — сказал преподобный. «Академик» записал цифру в конторскую книгу.

— Девять из десяти кинозвезд… — сказал он.

Это уже было свинство.

— Эх ты, образованный! — сказал я.

Джимми залаял.

— Ш-ш-ш… — зашикал святой отец, выпроваживая меня вон.

И снова я остановился у армейской палатки. Ни один уважающий себя военный не разобьет палатку так неряшливо. Я подошел поближе и заглянул внутрь. Джимми опять залаял и тоже заглянул. И тут какой-то темный ворох вскочил с земли и на Джимми замахнулась рука с молотком. Пес залился бешеным лаем.

Затем из палатки совершенно спокойно вышел старик — сутулый и здорово оборванный, и когда он бросил взгляд на нас с Джимми, мне показалось, что он смотрит куда-то в пространство позади нас, как будто бы нам и не стоило уделять ни малейшего внимания. Он вынес низкий табурет и на минуту присел на него, сложив руки на коленях и устремив взгляд на ровную полосу государственной дороги, уходившей за линию горизонта. Потом он опять скрылся в палатке, но тут же появился снова с ящиком инструментов и грязным мешком в руках.

Приподняв мешок за углы, он тряхнул его, и на землю с шумом посыпались туфли и башмаки всех размеров и фасонов. Целая гора старья, которая только и годилась на то, чтобы ее сжечь. Я стоял как зачарованный. Но старик и не думал ничего сжигать. «Я всего лишь сапожник, мое дело чинить», — будто сказал он мне взглядом. Он приладил башмак на колодку, старую и щербатую, но, как видно, еще на что-то годную и готовую подставить себя еще под одну драную подметку. Потом он взял молоток и мерными ударами начал вгонять в каблук гвозди. Эти удары, словно выстрелы из ружья с глушителем, достигли непогрешимых дверей лавки священника и извлекли из ее недр юного академика.

Мванги пришел в ужас. Он немедленно удалился обратно и вывел преподобного Канья. Канья был шокирован.

Но сапожник бросил на Канья безразличный взгляд — то ли на него посмотрел, то ли куда-то за горизонт — и вогнал в каблук очередной гвоздь. Затем он обвел глазами наши ноги и покачал головой. Ясно было, что его дело — башмаки. Он не сказал ни единого слова. И еще раз посмотрел на мои босые ноги. Их почти и видно не было из-под американской солдатской рубашки. Между пальцами, нелепо торчавшими из-под рубахи, кое-где застряли травинки. Я впервые обратил внимание на свои ноги. Особенно уродливым показался мне большой палец с обломанным ногтем на правой, более сильной ноге. Сапожник еще раз покачал головой. Юный «академик» щелкнул каблуками своих новеньких ботинок и подтянул ремень на шортах. Пряжка звякнула. Он перегнул свою книгу пополам, чтобы показать, сколько он сумел прочесть за пять минут — с тех пор как я ушел.

— Кто такой? — грозно спросил молодой священник и затопал своими начищенными башмаками.