Современная словацкая повесть

— Чем упорнее ты будешь меня избегать, тем настойчивее я стану тебя преследовать, идет? — ответила Яна на мое приветствие.

— Я был очень занят, много дел, прости, — промямлил я, наклоняясь над тарелкой, хотя у меня пропала всякая охота набивать себе брюхо.

— Ну и чем же ты был так занят — собой?

Я посмотрел ей в глаза и признался:

— Конечно.

— Так-то ты решил со всем покончить?..

— С чем? Говори тише, кругом шпионы. — И я помахал вилкой возле уха.

— С дружбой. Или с любовью?

— Я весь взмок от пота, — извинился я, не найдя ничего лучшего грубой прямоты, чтобы справиться с растерянностью и уклониться от неприятных вопросов. Да, надо комментировать. Откровенно. В основном свое собственное состояние.

— В самом деле?

— Янка! — взмолился я.

— О!

Я идиот! И еще не раз пожалею об этом обращении — «Янка»!

— Давай отложим разговор, если можешь, — попросил я с минимальным шансом на успех.

— Будем молчать?

— Поправка: отложим тему, не разговор, естественно.

— Для меня это одно и то же. Я всегда говорю только о том, о чем мне больше всего хочется поговорить. А ты нет?

До чего она была привлекательна, паршивка! Выдал ли мой невротический вздох мои мысли?

— Тогда спроси, нравишься ли ты мне. Думаю ли я о тебе. Скучаю ли.

Да уж, лучшая оборона — наступление. Все мои благие намерения полетели в тартарары.

— Если тебе так уж хочется… Но отвечай по порядку!

Разговор наш перестал быть достоянием лишь нас двоих. Кто-то напротив, кто-то слева, кто-то с Яниной стороны натужно ловили обрывки наших слов, даже отрывочные междометия.

Я отшвырнул вилку с ножом, отставил тарелку с последним куском жирной домашней ветчины, опрокинув при этом бокал и пролив вино.

Резко вскочив и не говоря ни слова, я придвинул Яну вместе со стулом ближе к столу.

— Пардон, — процедил наконец я сквозь зубы.

Все повернули ко мне головы. Я шутовски осклабился и жестом воспитанной маленькой девочки помахал на прощанье кому-то сидевшему в конце стола.

— Иван, ты что? — воскликнул Рудо. — Ты куда?!

— Момент терпения, маленький сюрприз, — соврал я, на что Рудо вскинул руки вверх, взывая к патрону высших сфер или, быть может, к патрону чудаков, с которыми ничего не поделаешь.

Классика!

Каким только идиотом, примитивом, обалдуем, фофаном, недоумком, раззеваем, свистуном, пустомозглым дуроломом и так далее и тому подобное я себя не обзывал! Стольких кретинов, большего или меньшего калибра, не насчиталось бы в армиях всех континентов, вместе взятых! Вот врюхался в историю! Физкульт-привет! «Привет, привет», — сам себе ответил я и попытался взвесить все трезво. Трезветь-то мне, собственно, было нечего — триста граммов вина?! Но окончательно я пришел в себя уже только на набережной. Гниловатый ветерок с Дуная освежал, и особенно напрягаться, анализируя свое состояние, не было нужды — и так все было ясней ясного!

Когда я закуривал — господи, я — курю? — у меня дрожали руки. Что это — моя болезнь? Черта с два болезнь, а если болезнь, то имя ей — Яна.

Я уж и обмануть себя не умею. Велит же мне страх дельца спать ложиться в полосатой пижаме, приучая к полосатой униформе!

Мерзость мерзейшая, этот самый второй мужской переходный возраст!

Я тащился по улицам домой с тем, чтобы сразу же залечь в постель. Постепенно я начал оправдывать себя, как вдруг у самой калитки меня поманила пальцем — Яна!

— Я могу у тебя переспать?

И бросилась ко мне в объятья.

Больше мы не произнесли ни слова.

Кожа ее была нежнее папиросной бумаги. Я гладил ее кончиками пальцев, осторожно, чтобы не помять и чтоб она не шуршала. Когда я добрался до бархата, зрачки ее глаз, ни на миг не отрывавшиеся от моих, расширились беспредельно, обняв мир со всех его тучных боков.

Она затрепетала, и тонкие ее пальцы и узкие ладони, гладившие до этого мои плечи лишь по кончикам волосков, испытывали жесткость кожи, нежным сжатием побуждали мои руки к смелости и находчивости. Ее мягкие губы искали мое заросшее лицо. Она согревала меня, как окоченевшего птенца, своим дыханием, и я с наслаждением втягивал его запах, не отравленный никакими искусственными снадобьями, и запах тела тоже был естественный, все более отчетливый, резкий и густой.

Она напряглась, и пальцы ее решительно требовали от меня умерить дрожь губ и ноздрей, ее вздымающаяся грудь и мощные волны девственного живота не принимали оттяжки.

Первый трепет остановил ее дыхание, тут же быстро последовали судорожные объятья, зрачки не успели сузиться, потому что в возбужденных телах пробудилось новое желание, не менее настойчивое и в то же время более желанное, ведь апогей его наступил не так скоро, чтобы мы не успели запечатлеть облик его и краски, вкус и отзвук — тем чудеснее наслаждение приготовило оно нам на смену первому.