Современная словацкая повесть

И когда они вот так сидят, согретые работой и солнцем, Яро хочет начать разговор, да не знает с чего. Он уважает ее, но и зависит от нее. Она знает о жизни больше, чем он. Из города он принес язву желудка и слабое городское здоровье. Цабадаёва узнала об этом и стала давать ему гречневой каши и всю зиму по мисочке кислой капусты; от копченостей теперь не горкнет у него в желудке и желчь не подступает к горлу. Загноившуюся рану от тяпки залечила она ему печеной луковицей в бинте. Бронхи, взбунтовавшиеся против внеплановых действий химической промышленности, притихли от чая из сушеных вишневых черенков. Возможно, и даже наверняка, помогла ему работа в саду, пенсионерский покой и полный отказ от всяких амбиций. Яро попытается прожить еще десять лет, но в ее мире. Чтобы перебрасывать на Милохов травянистый двор выкопанные камни, чтобы слушать, как пьяные горланят в корчме или как она шила когда-то этими вот руками, а пальцы были такие чуткие, что чувствовала даже рисунки на картах, боже, как ты постарел, Яро… И чтобы при виде злобного зверя — змеи или коварного богомольца, как Йожка, — у него дыбом вставала шерсть, которой нет, и чтобы жил он в душевном ладу с самим собой, даже не зная об этом. Как и она.

— Вон там змею повстречала, — показывает вдова Цабадаёва на тропку между луком и капустой. — А когда ее повстречала, ни двинуться, ни шелохнуться не могла — она бы меня враз кончила! У Маянека в хлеву змеи гнездо под полом устроили, там их нашли, искали крыс, а нашли змеев, это были ихние змеи, которых я видела, два раза ее повстречала, а была она не то чтобы толстая…

— А почему ты ее испугалась?

— Потому что страшная! — передергивается Цабадаиха.

— Куплю тебе змею, — предлагает ей Яро. — Привыкнешь, страх надо переломить.

— И не вздумай! Меня бы враз удар хватил! — Цабадаиха озирается, не ползет ли к ней змея.

Окучивают они два полряда и оглядывают деревья.

— С тех пор, как снаружи светят лампы, эти деревья иные стали — в веточку по-другому бегут, чем когда прежде тьма была, годичные ветки пораскидистей теперь будут.

На улице уже второй год стоят неоновые лампы.

— Вопреки формально несовершенной системе, какой является наша и любая другая речь, ты ею смогла выразить единство двух до сих пор не объединенных явлений, ты открыла искусственный, или же ночной, фотосинтез.

— Говори, что хочешь, а дерево должно оставаться каким есть.

— Именно это я и говорю.

— Меня не собьешь с толку, я держусь своего. Не мудруй, оставь политику, пусть она катится, куда хочет. Ступай за ведрами.

Яро идет по борозде; на солнце вянет выполотый сорняк, густо смешанный с молодыми листьями хрена.

Вернувшись первый раз от Цабадаёвой, Яро спросил садовника Димко — какой сорняк самый худший.

— Хрен, — сказал тогда Димко. — От хрена ни в жисть не избавишься. Где однажды вырастет, там его не изведешь.

Яро тайком вырыл тридцать один длинный хреновый корень и нарезал их тяпкой на кружочки в сантиметр. А чтобы сперва высохли и не щипали в носу, вывалял их в пыли, и весь октябрь, отужинав, прохаживался вдоль забора и разбрасывал кусочки хрена по всему саду. Урон ей наношу, но иначе не подступишься к ней, успокаивал он свою совесть, не подозревая, что уже три недели не спускают с него удивленных глаз оба Битмана. Но даже они не обнаружили, что он бросает в соседкин огород. Битман-младший четыре холодных вечера просидел на корточках в копне кукурузы, но поутру так и не нашел ничего.

— Бросает комья либо просто так рукой машет, псих, — пожал плечами Игор Битман, когда Йожко вернулся промокший, и тем самым поставил на этом деле точку.

Однако Йожко Битмана, который рано утром шнырял возле своих вечерних отметин, углядела внимательная вдова Цабадаёва — она-то и нашла этот хрен. Весь не повыбрала, потому как на Всех святых Золо Модрович пропахал у нее то, что успел дотемна, а допахивать уже не пришел.

— Что ищете, соседка? — окликает ее из-за забора встревоженный Яро.

«Ну погоди!» — говорит про себя Цабадаиха и прячет под передник оставшиеся куски.

— Пять крон потеряла!

— Не надо ли помочь вам? — набивается Яро.

— Когда Золо пропашет все, — торопится Цабадаиха к калитке, за которой ворчит Золов «Кристалл». Яро успокаивается.

На третий день она зовет Яро окопать тяпкой деревья и, когда Яро кончает работу, приглашает его в дом. На столе — банки, прикрытые льняным полотенцем.

— Хрен любишь? — спрашивает она Яро строго.

— Люблю, где нахожу его, там и сажаю, — спасает Яро, что еще можно спасти, когда догадывается, о чем речь.

— И в чужую землю?

— Где нахожу, там и сажаю.

Цабадаиха сидит, подперши подбородок, чтобы легче было двинуться в наступление — хочет сэкономить на окучивании.

— А это что такое? — сдергивает она полотенце с шести литров маринованного хрена. Яро понимает: это его куски, натертые, в маринаде.

— Мой самый любимый деликатес.

— Я те дам деликатес! — хлопает его вдова полотенцем. — Пока будет в саду хоть один хрен, будешь у меня задаром работать, или подам на тебя в суд, — стращает она Яро.

— Хорошо.