Современная словацкая повесть

— Что «хорошо»? К жандармам хочешь? — удивляется вдова. Суд, на ее взгляд, наивысшее наказание, но Яро не увиливает.

— Буду работать задаром, — вносит он предложение, что вне всякой конкуренции.

— И сегодня тоже? — Вдова ничего не упускает.

— Тоже.

Цабадаиха так и подскакивает на стуле.

— А это ж почему?

— Работу ищу, квартирой и едой обеспечен, — кивает Яро на богадельню. — Еда хорошая, и жилье уютное…

Что до еды — вдова морщится, а что касается жилья — сдержаться никак не может:

— Уютно — как у черта в заднице.

Яро веселеет, смеется, у вдовы Цабадаёвой опускаются натруженные, жилистые руки на колени, и льняное полотенце падает на крашеный пол. Яро, посерьезнев, поднимает его, но не знает, что делать дальше. В руках у них льняное полотенце, на столе — шесть банок маринованного хрена. Цабадаиха говорит усталым голосом:

— Сил у меня мало, не могу больше, земля тут тяжелая.

С тех пор старый Яро моет искусственную челюсть под шлангом, а не в ванной дома для престарелых.

По весне прорастает в саду тьма-тьмущая хрена. Насколько хватает сил, Яро истребляет его, но видит, что на осень выбрал для себя египетскую казнь; хрена не убывает. Он глубоко запахан, и хватит его на десять жизней — не заметишь в глубине охвостье, копай по второму разу. Яро работает как зверь, но не гневается, делает то, о чем мечтал. Если и гневается, то на себя. Если радуется, то шести литрам в банках. Попади они под Золов лемех, в огороде была бы вечная хреновая монокультура.

Яро кажется, что Цабадаиха раскусила его. Он может морочить ей голову пылкими речами о способах познания реальности, о песенной сигнальной системе, предложенной им МНК[62] и заключающейся в том, что уже по песенке каждый бы знал, какая будет передача, или россказнями о том, как он умышленно портил деньгами внуков в ту пору, когда к нему приходили еще гонорары и внуки. Цабадаиха хоть и слушает, но с толку ее не собьешь.

Яро приворожен, и она крепко держит его в руках. Да вот хотя бы такой случай: кто-то (а именно Томаш Вайсабел) однажды (а именно 3 мая в обед) с глазу на глаз в одном месте (а именно у двух писсуаров в богадельне) в шутку назвал его «Цабадаем». Яро, отдохнув после обеда, Снова пошел копать хрен. Нашел вдову — она как раз натягивала волейбольные налокотники, собираясь мыть пол. Он поздоровался первый, а она в ответ холодно:

— Чтоб этого больше не было.

— А что такое?

— Он сказал тебе «Цабадай», а тебе хоть бы хны! Имя мертвого нельзя тревожить! — В ней так кипела вдовья справедливость, что Яро аж испугался.

Он извинился, обещал, что положено было, а потом еще и то, что хотела вдова, и каялся три недели, пока она не сменила гнев на милость и обо всем забыла.

Яро несет ведра, ступает по хреновому листу и влюблен так, как никогда не был влюблен даже в юности. Все ему нравится — и узловатый Вайсабел, что мелькает за одним забором, и кривомордый Поцем, что снует за другим. А больше всего то, что посередке: над ботвой горбится полнотелая вдова Цабадаёва в темном хлопчатобумажном платье и обирает колорадского жучка, давит пальцами желтые яички прямо на зеленом.

— Чего все ногам покою не даешь?

И когда они так сидят, согретые работой, солнцем и пониманием, Яро хочет начать разговор, да не знает с чего, потому как влюблен по уши.

И вот летит у них у двоих время, то да се — и так уже пятый год.

На лавочке перед домом греется на припеке Томаш Вайсабел, глядит в Цабадаихин сад и гладит битмановского щенка. Рядом похрапывает Лоло-дурак, трубочка у него туда-сюда — в лад с дыханием; а затянется по привычке, чмокает в ней тополиный табак.

Ублаготворенный Вайсабел помогал Димко в саду, и сейчас его одолевает дрема. Взгляд его спотыкается о старого Гарино — тот, словно дохлятина, дрыхнет в конце гремящей цепи, в прохладной пыли за конурой; пес вздыхает — пыль вздымается. У Томаша слипаются веки, но вдруг его кусает блоха, перескочившая на него со щенка. Он просыпается и сбрасывает щенка наземь.

У калитки тормозит развозная машина белохуторской мебельной мастерской. За рулем сидит сам главный столяр Гарнади. Он привез два гроба — в Белом Хуторе ожила покойница и о гробе даже слышать не хочет. Гарнади надеется, что богадельня, то бишь Игор Битман, купит оба гроба. Сговариваются они на том, что Гарнади за это отвезет тяжелую Иогану в мертвецкую. Так в конурке остается лишний гроб.

Вайсабел, которому всегда и везде доводится быть на подхвате, несет весть в столовую.

За столами режутся в карты картежники, Йожка, обрывая ноту, резко выключает радио, ибо чувства его оскорблены фривольной песенкой в исполнении музыкальной группы «Модус», без зазрения совести поющей о сладостном поцелуе.

Забывчивая Вихторичиха закрывает захватанную толстую книгу, что у нее еще из дому, еще… забыла от кого.