Современное искусство

Лиззи на сборища в эти бары он никогда не берет. Для него они — отдохновение от ее наивности, ее истовой веры в его будущее, а бремя этой веры, хоть Лиззи ею ему и дорога, порой тяжко нести. Объяснить Лиззи, почему его так тянет эта грязца, этот смрад, почему так тянет часами торчать в полутьме с людьми, опустившимися еще ниже его, он не смог бы. Все чаще и чаще Пол, если он не с ней или не дает урок, пьян, небрит, немыт. Хандрить легче, если ты не принял душ, а что-то в нем срослось с бедой и даже находит в ней утешение. Похоже, это не настроение, а высшая форма познания. И в то же время он мечтает, мечтает неотступно, что настанет день, и все изменится, он позвонит ей и скажет, что его признали, у него выставка в потрясающей галерее. И с этого дня начнется настоящая жизнь; возможно, он даже попросит ее переехать к нему: вот о чем он мечтает, но что не может себе и представить, вот что, надеется он, станет явью, как только не нужно будет ничего скрывать.

5

— Он точно тебе не писал?

— Точно, точно, — бурчит Эрнест, — я еще не в полном маразме.

— Он наверняка свяжется с тобой рано или поздно.

— И что именно ему нельзя говорить? Что ты спрятала завещание под половицей?

— Не ерничай.

— Я пытаюсь понять, почему ты так всполошилась. Его пьянство сейчас уже ни для кого не секрет.

— Просто этот субчик мне не понравился.

— А тебе вообще мало кто нравится. И так было всегда.

— Да ну тебя.

— Это я не в укор.

— Сама не понимаю, с какой стати я тебе про него рассказываю… Он вознамерился написать пухлую претенциозную книжищу, где преподнесет всевозможные пакости под видом прозрений. Я тут почитала другие его книжонки и вычислила его приемчики. Он ухитряется рыться в грязном белье и в то же время делать вид, что он выше этого.

— Раз так, никто из тех, чье мнение для тебя хоть что-то значит, не примет его книжку всерьез.

— Ты же знаешь, это меня не утешает.

— Знаю. Но ничего лучше предложить не могу. Мне что, отказаться встретиться с ним?

— Пожалуй, нет. Просто постарайся запугать его. И не говори ничего лишнего.

— Я нынче мало что помню, разве что его картины. Не мог бы даже в точности сказать, как мы познакомились.

— А я могла бы. Могла бы, и в точности.

— Это потому, что ты мало читаешь.

Познакомились они где-то в 1942 в галерее на окраине, одном из немногих форпостов состоятельности в скудном мире искусства тех дней. Последние десять лет те же четыре сотни человек толклись в «Артистс юнион»[28]

на танцульках, митингах против урезания фондов на «Настенную живопись»[29], на вечерах Гуггенхаймовской баронессы[30]. Половину из этих четырех сотен составляли художники, сто пятьдесят из них участвовали в Проекте, при том что треть из них могли в любой момент уволить, а потом снова нанять. К тому времени, когда Белла познакомилась с Клеем, она раньше или позже танцевала, спорила или маршировала с ними со всеми. А в тот период ее жизни — брючки в облипку, красная вырви глаз помада, когда она (после того, как скульптор-белоэмигрант съехал от нее, даже не оставив записки) пала духом, но держала хвост пистолетом, — и переспала не с одним из них.

Вот от чего он ее спас, во всяком случае, поначалу. Внезапно все, кроме него, показались ей незначительными, точно так же, как и споры, теории, политика и даже нескончаемый треп об искусстве, надолго отрывавший ее от мастерской. Ее восторг и его картинами, и жилистыми руками, и рассказами в постели о том, как табун диких лошадей пересекал каньон, мог бы длиться вечно, не войди у него в привычку пропадать по ночам, а едва начнет светать, колошматить в ее дверь, прося впустить. В первый раз, когда, отворив, она увидела, что его мотает по лестничной площадке из стороны в сторону, она сочла, что он не иначе как занемог, поранился, а то и покалечился. Вот как плохо она знала пьяниц.

Однако пятнадцатью месяцами позже ко времени их знакомства с Эрнестом она успела много чего узнать. Уже поняла, что ни мольбы, ни плач, ни угрозы уйти не действуют. Поняла, что не действуют никакие резоны, не действует хитрость, не действует и бешенство. Перестала прятать спиртное, выкинула гомеопатические катышки и витаминные настойки, предположительно помогающие от похмелья. И той зимой к ней наконец пришло прозрение: она поняла, что его пьянство никак не связано с ней.

Он позвал ее посмотреть картину, которую только что закончил, она рассыпалась в похвалах, он слушал ее, ослепительно, торжествующе улыбаясь, но, похоже, не слышал. И тут она поняла: в мастерской ему виделись не так заволокшие ее волны сигаретного дыма, как толпы призраков, причем призраков не тех, кто ушел, а тех, кто придет, — его будущих поклонников. Незнакомая доныне улыбка предназначалась им. И она поняла: чтобы получить то, чего хочет, ей придется принудить и мир поработать на него.