Современное искусство

Тут в галерею вошла ее дальняя знакомая в умопомрачительной огненно-красной шляпке от Лилли Даш[66], и он залпом выпил кофе и, махнув рукой, ушел.

Больше она его не видела. Следующей весной она уехала во Францию, а потом узнала, что он погиб: разбился на проселочной дороге при каких-то на редкость неблаговидных обстоятельствах. Это было тем летом, когда она переехала в замок, тем летом, когда она купила своего первого Пуссена и похоронила прах дочери в урне у озера. Весть о смерти Клея Мэддена в ту пору особо ее не тронула: так, еще один скверный исход, о котором можно посудачить с гостями, наезжавшими из Америки, и только, но сейчас она сожалеет, что не рассказала Марку Дадли про тот день в галерее. Когда женщина в красной шляпке ушла, она закрылась в ванной и долго плакала.

При свете севрских ламп — свет она запрещает выключать даже когда отходит ко сну, — она с трудом различает бархатную подушечку со звонком (на ночь ту перевешивают на кровать). Протягивает руку, нашаривает кнопку, вызывает Мари Франс — продиктовать письмо.

13

Лиззи вот уже четыре дня ночует в доме у бухты одна — ждет, когда ее уведомят, что Белла Прокофф сможет вернуться домой. Ночью, просыпаясь в своей узенькой кроватке в гостевой комнате, она поражается охватывающей ее тишине, такой плотной, что кажется, время остановилось. Днем, при свете, ее удивляет непривычный запах дерева, просторность незахламленных комнат. Необычно в доме и полное отсутствие техники: здесь нет ни компьютера, ни блендера, ни автоответчика, телевизора и того нет, лишь два портативных приемника — один на сосновом столе в гостиной, другой — на кухне. Привезенного с собой «Эппла» она стыдится — от него попахивает пластиком, он попискивает, мигает красным огоньком — и прячет его подальше в чулан.

— Возможно, завтра, — что ни утро говорят ей врачи, и она не уезжает, при этом не пытается — а ведь как хочется — ничего разузнать: не откидывает крышку старинного секретера, не роется в кладовках, словом, удерживается. На площадке наверху лестницы висит портрет хмурой молодой женщины, выполненный сильными ударами кисти. Лицо ее — клубки цвета, глаз не прорисован, отчего лицо кажется еще более презрительным; на ней красное платье, в руке — кисть. Лиззи рассмотрела подпись — еле заметные Б.П. — в правом нижнем углу, и всякий раз, поднимаясь, задерживается у картины. Порой, когда она бродит по прихожей, ей представляется, как она выдвигает ящики видавшего виды дубового комода у окна в Беллиной спальне, а там — связки любовных писем, перетянутых шелковой ленточкой, или старых фотографий, а на них Белла с Клеем Мэдденом идут рука об руку. Но нет, ни за что на свете она не станет шарить по дому.

Как бы там ни было, днем ее удерживает от греха Нина. Лиззи уверена: Нине не нужно стараться быть доброй, она такая от природы. Очерк ее лица, серые глаза, даже лоснящиеся черные волосы до плеч, гладкие, строго разделенные пробором, и те говорят о ясности духа. Лиззи уже только что не влюбилась в Нину, притом что на ее попытки завязать разговор Нина не откликается. Хлопочет по хозяйству так вдумчиво, с такой сосредоточенностью, которую требует разве что молитва.

Наконец на пятый день врач говорит не «возможно, завтра», а «завтра», и Нина принимается резать овощи для супа, печь ржаные булочки; в уборной устанавливают особое сиденье со скамеечкой и перильцами, больничную кровать — ее поставили в столовой — застилают. Лиззи, а ей хочется внести свою лепту, отправляется на кухню, оттирает проволочной мочалкой красную кастрюльку из-под супа и повреждает эмаль. Нина говорит, мол, ничего страшного, но она огорчена, этого не скрыть.

Наутро, перед тем, как им ехать в больницу, Нина взбивает подушки на красном бархатном диване, складывает их горкой в углу.

— Ей так нравится? — спрашивает Лиззи: хочет во все вникнуть.

— Да нет, — говорит Нина. — Это я для себя. Она таких вещей не замечает, у нее на уме высокие материи. Вот нарву цветы, и можем ехать. А любит она, чтобы в доме были цветы ну и планировать, где что посадить в саду. У нас с ней такие споры из-за садовых бордюров — не приведи Господи.

Это самая ее длинная речь за все пребывание Лиззи здесь.

— А я даже не знаю, что такое эти садовые бордюры.

— Зато вы, наверное, знаете толк в высоких материях. Сможете поговорить с ней о них.

— Да уж, ничего не скажешь, вляпались вы, — подтрунивает над Лиззи Белла, когда они остаются наедине.

— Вы о чем?

— Не на такую работу вы рассчитывали, верно? Не думали стать сиделкой у прикованной к постели старухе.

Она возлежит на больничной кровати, куда Лиззи с Ниной переместили ее перед тем, как Нине уйти. Раздеть ее Белла, однако, попросила Нину, Лиззи выслали на кухню.

— Я не против, — говорит Лиззи, сама понимая, как неубедительно звучит ее ответ. — И вообще, вы ведь только ушиблись. Неделя-другая, и вы встанете. Так они сказали.