Современное искусство

Пол Догерти не знает — она держит его в неведении, — сколько времени занимают у нее эти мысли; он верит, что она, подобно ему, часами, днями думает о своем деле и только о нем. А она ни за что не признается, что и ее мысли уже не ее. Она не властна над собой; то, что было ее стержнем, теперь хаотичное скопище частиц и вместе их удерживает лишь одержимость им.

Порой, когда она, оторвавшись от книг, выходит погулять и целых три минуты не думает о Поле, она недоумевает, почему при мысли о нем ощущает не радость, а стеснение в сердце, смутную, сходную с болью тревогу. Но даже думать так, кажется ей, стыдно, что это, как не предательство, и не только его, а аватаров любви, ересь, и она тут же пресекает эти мысли: иначе перед ней встанет проблема куда более масштабная — что делать с собой, ради чего вообще она пришла в этот мир. Пока что цели более значительной, чем Пол, она не нашла.

3

Одним благодатным утром три недели спустя Белла снова дает интервью, на этот раз англичанину тридцати с гаком, в костюмчике в полоску, с узким бескровным лицом, редкими ресницами, при издательском договоре на книгу о Клее. До него о Клее писали серьезные ученые или критики, восполняющие скудный прожиток статьями об органическом пространстве у Бранкуши[14]. Марк Дадли — совсем иной коленкор, за его плечами два толстенных бестселлера, подлинные биографии укокошенных наследниками техасских миллионеров. Он во всеоружии: у него первоклассный юрист, платный расследователь плюс опцион на фильм по книге.

Получив письма от юристов, она объявила, что сотрудничать с Марком Дадли не намерена, но, по-видимому, ее словам никто особого веса не придает. В ответном письме издательского юриста сквозила угроза: «Как ни прискорбно, в подобных случаях охотнее всего идут на контакт те, кто хочет свести счеты, и по личным, и по профессиональным мотивам, вследствие чего нам представляется тем более огорчительным, что Ваше видение событий в книге отражено не будет». Так что ей хочешь не хочешь придется принять его и просить отложить книгу до ее смерти — вот до какого унижения она дошла. На что Дадли галантно отвечает, он, мол, не сомневается: она будет жить еще долго.

— Сдается мне, вы доживете до девяноста трех, порода у вас такая. И будете держать всех в страхе вплоть до последнего дня.

— Написать такую книгу вам, на мой взгляд, не по плечу, и я хочу, чтобы это было засвидетельствовано.

— Я всё понял. Но я еще могу вас удивить. Во всяком случае, прочтите мою книгу и тогда уж судите.

— Не хочу я ее читать. По крайней мере, пока мне не будет дано право изъять из нее всё, что я не одобрю.

— На вашем месте я, пожалуй, испытывал бы такие же чувства. Я запишу наш разговор на диктофон, не возражаете? Для вашей же защиты, чтобы я не исказил ваши слова.

Она — что поделать — соглашается, он достает из пиджачного кармана крохотный аппаратик, прикрепляет микрофон к вороту ее — мешок-мешком — платья и, прежде чем вернуться на свое место, благодушно треплет ее по плечу.

— Давайте начнем с начала, ладно? Расскажите, как вы с ним встретились?

— Не хотелось бы.

— В таком случае выбирайте тему сами, мне же лучше.

— Не хочу я вам ничего рассказывать. Мы ни о чем таком не договаривались.

Он вздыхает.

— Разрешите, я быстренько констатирую, что и так ясно: у нас противоположные позиции. Я полон решимости осуществить этот проект, вы — полны решимости меня остановить. Но, знаете ли, остановить меня вам, боюсь, не удастся. Неужели вы никак не можете с этим свыкнуться?

— Расскажите, почему вы хотите написать эту книгу.

— Потому что мне, я так думаю, хотелось бы ее прочитать. По-моему, лучше причины не найти.

— До сих пор вы ничего в этом роде не писали. Почему он?

— Ну, на это ответить проще простого. Видите ли, Америка меня пленяет. А он — американский художник в его высшем воплощении. Квинтэссенция американского гения.

— Я этого слова никогда не произносила. Никогда. Даже при нашей первой встрече. И вам отлично известно, как я с ним встретилась, вы об этом читали. Разве нет?

— Разумеется. Но одно дело прочесть, другое — услышать от участника. Вы — единственный свидетель тех событий.

— Да, и мои показания вам уже известны. Вы что, думаете, я вам расскажу что-то, чего никогда еще не рассказывала? — Она фыркает. — Я получила грошовую открытку, мне предлагали участвовать в групповой выставке, там же перечислялись и другие приглашенные художники. Обо всех, кроме него, я слышала, так что я порасспросила знакомых и пошла к нему домой. Из любопытства. А там его картины — ничего подобного я не видела. Они меня ошеломили. Да вы все знаете. Я осталась у него, мы проговорили двенадцать часов кряду. Вот так вот.