Сожжение

Мне на грудь наваливается тяжесть, будто землей засыпали ребра. Я пытаюсь слушать дальше, но в ушах гудят шершни.

* * *

На шестой, седьмой и восьмой дни мой адвокат представляет доводы в мою защиту. Когда я пытаюсь его убедить, чтобы дал мне сказать, он подносит палец к губам.

– В девяноста девяти и девяти десятых процента случаев, – говорит он мне в перерыве, – выступление подзащитного не помогает. Это доказанный факт.

Так ли это? Но мне ничего не остается, кроме как поверить.

Хоть я и была в контакте с вербовщиком террористов в соцсети, соглашается он, говорила я с ним лишь о своей работе, коллегах, о своих чувствах. Ни про какое нападение ни слова. И я, Дживан, думала, что он – дружелюбный парень из какой-то другой страны. Какая девушка откажется поболтать с таким парнем?

Гобинд указывает на все ошибки в статье Пурненду Саркара. Уточняет, что настоящих бомб я никогда в полицейских не бросала. Утверждает, что мои записи в соцсети были не более чем выражением чувств молодой девушки. Рисует меня глупенькой и легковерной. И как же я этому рада!

Потом он говорит:

– А пакет, про который вы все время слышите? Тот самый пакет? Так это была никакая не взрывчатка, это был сверток с книгами! Эти книги она несла одной хиджре в трущобы! Да, верно, моя клиентка выполняла общественную работу – она учила английскому хиджру из своей округи! И сама хиджра может вам об этом рассказать!

Я слышу, как на место свидетеля вызывают Лавли. У меня сердце воспаряет как воздушный змей, на полную веревку выпущенный в небо из доверчивых детских рук.

Лавли пришла. Микрофон передает, как она устраивается на трибуне, и я слышу ее слова:

– Эта трибуна у вас только на тощих рассчитана, что ли?

Впервые за все время суда у меня на губах появляется улыбка. Лавли пришла, со своим голосом, со своей бесстрашной манерой – и с правдой обо мне.

– Что меня поражает, – говорит она по-бенгальски, – это как вы все тут врете.

– Пожалуйста, – говорит ей Гобинд, – придерживайтесь фактов.

– Хорошо! – отвечает она. – Дживан учила меня английскому. Я английского не знала, и факт в том, что я не знаю его и сейчас.

Смех в зале.

Судья призывает к порядку. Лавли продолжает:

– Но это не вина Дживан. Каждые два-три дня она приходила ко мне с каким-нибудь старым учебником. Я изучала эй-би-си-ди, потом простые слова, вроде «кэт». Вот как-то так. И все это я изучала, чтобы лучше понимать на слух. Я… – она застенчиво кашляет, – я актриса.

Зал снова смеется. Лавли продолжает серьезно, будто не слышала смеха.

– Я актриса, и мне нужно уметь читать сценарии и говорить по-английски бегло, понимаете? Вот так я познакомилась с этой милой девушкой, Дживан. Она свое время тратила, чтобы учить бедных. Кто из вас что-нибудь подобное делал хоть раз в жизни? – с напором спрашивает она. – И кто вы такие, чтобы ее судить?

* * *

На девятый день, когда мое единственное сари окончательно измялось и утратило блеск, слово берет судья. Он откашливается и говорит по-английски. Прежде всего зачитывает обвинения.

Ведение войны с государством. Убийство и участие в преступной группе. Сознательная помощь в подготовке террористического акта. Добровольное предоставление убежища террористам.

– Мы честно выслушали обе стороны, – читает судья по заготовленным заметкам, сдвинув очки на кончик носа. – Подсудимая присутствовала на железнодорожной станции, и у нее был пакет. У подсудимой были продолжительные отношения на веб-сайте, в соцсети, с известным вербовщиком террористов. Бывший учитель подсудимой нам сообщил, что подсудимая бросила школу, прервав свое образование при подозрительных обстоятельствах. С другой стороны, мы слышали слова хиджры – личности, выпрашивающей подаяние на улицах, – утверждающей, что подсудимая ее учила английскому. Пусть это даже так, – судья делает глубокий вдох, и я ощущаю этот воздух собственными легкими, – ясно, что подсудимая давно уже не лояльна к ценностям нашей страны. Подсудимая явно высказывалась против правительства, против полиции в интернете, в социальной сети. Отсутствие лояльности – это не то, к чему следует относиться пренебрежительно. Это само по себе серьезная улика. Вынесенное решение должно послужить также успокоению сознания города, сознания страны. Народ требует справедливости.

Судья продолжает. Выследить террористов не удалось, потому что станция не оборудована системой видеонаблюдения. Возможно, террористы уже за пределами страны – они попросту растворились в ночи. И только я по своей глупости здесь.

Судья замолкает, чтобы перевернуть страницу. Этот звук в тишине зала щелкает как бич.

Потом судья приговаривает подсудимую к смерти.

Я не знаю, о ком это он. Мы перешли к другому делу?

Кто-то за моей спиной испускает крик раненого животного, будто ему мозг пронзили железом. Это моя мать.

Я оборачиваюсь. Мать там, в третьем ряду, я вижу ее сари, она вскакивает и тут же падает. Слышно, как весь зал затаил дыхание. Мать падает, я стою. К ней подскакивают двое охранников, кричат, чтобы принесли носилки. Полицейские, стоящие у ближайшего выхода, следят за мной глазами ястребов.