Сожжение

Тогда ты идешь по адресу, который указан в твоем контракте, и тебя смущает, что это совсем не там, куда ты ходил в первый раз. Ты этого участка ни разу не видел! А соседские мальчишки кивают, жуют жвачку, кивают, а потом ржут. И вот тут до тебя доходит – ты купил себе вот этот клочок болота!

Такова экономика бунта. А я в ней брокер – только и всего.

· Лавли ·

Утром я с беспокойным сердцем звоню директору по кастингу мистеру Джхунджхунвале. Телефон все еще заряжается, так что я стою над розеткой.

– Да? – говорит он.

– Здравствуйте, это Лавли. Доброе утро!

Мистер Джхунджхунвала молчит, только дышит, и я слышу его раздражение на том конце линии. До меня доходит: может быть, ему все время звонят начинающие актеры? Не упускают ни малейшего случая пожелать ему доброго утра, хороших праздников, доброй ночи, благословенного Дивали.

В общем, он вздыхает и говорит:

– Да, Лавли?

– Вы посмотрели мой деморолик? – спрашиваю я. – Как он вам? Есть у вас для меня роль?

– Лавли, – говорит он. – Пожалуйста, больше не звоните мне вот так. Я на совещании, так что позвоню вам позже, окей?

– Окей, мистер Джхунджхунвала, но прошло уже больше месяца, а вы все говорите, что…

– Я на совещании, Лавли, – говорит он и вешает трубку.

Как-то в воскресенье после занятий я спрашиваю мистера Дебната, чувствуя в горле нервный спазм:

– Вы все еще держите для меня ту роль? Я сделала деморолик, как вы советовали…

Он сидит в своем обычном кресле. Вздыхает. Живот у него поднимается и опускается. Мистер Дебнат отставляет чайное блюдце на столик, переплетает пальцы на груди. Я все это время стою перед ним, сцепив руки за спиной. С портретов на стене глядят на меня отец и мать мистера Дебната. На этот раз портреты украшены гирляндами красных роз, как кинозвезды в любовном фильме.

– Лавли, – начинает он, – знаешь ли ты, сколько времени делается такой эпический фильм, как у меня? Полтора года уходит только на кастинг. Ты знаешь, что в одной лишь батальной сцене мне нужны будут семьдесят два статиста? Для одной сцены – семьдесят два! Представь себе. Ты думаешь, это делается быстро?

Я опускаю голову, как провинившийся ребенок.

– И плюс к тому, – он вдруг начинает мямлить, – ты так вела себя в суде…

– Мистер Дебнат! – говорю я прямо. – Вам не нравится мое свидетельство в пользу Дживан?

Он молчит.

– Не говори глупостей, – произносит он после паузы. – Политика здесь ни при чем. Просто у меня такое чувство, будто ты после этих двух минут в суде уже чувствуешь себя звездой первой величины. Две минуты на телевидении – и ты уже считаешь себя легендой. Имей хотя бы капельку терпения. – Густые брови сползаются, как червяки в земле. – А про то, что ты говорила, ну, в газетах пишут, что ты непатриотична… даже повторять все это не хочется.

– Что именно – это? – не отстаю я.

Я всегда думала, что мистер Дебнат в меня верит, но на этот раз, глядя на волосатые пальцы его ног, я чувствую, что вряд ли это человек, которого я по-настоящему знаю, и я сама – вряд ли та личность, которую по-настоящему знает он. Сколько я уже верю ему и жду его фильма? Мои шансы стать молодой звездой падают. Никому не нужна звезда с седой головой и морщинистыми руками.

Снаружи слышен голос точильщика, идущего со своим инструментом.

– Ножи точить! – взывает он. – Ножи точить!

* * *

Когда мы решили, что электроснабжение наладилось, и в нашей округе от перегрузки ничего больше не вылетит, именно это и случилось.

Как-то вечером телевизор вдруг темнеет. «Кабхи хуши кабхи гам», «И в печали, и в радости» [38]исчезает, и лишь цветные блики ходят по экрану. Ощущение – как будто глаза отказали. Но нет, всего лишь перегрузка. Тут же начинают звенеть и кусаться комары. Не стало шума холодильников и телевизоров, и голоса слышны далеко.

Я откладываю телефон, потому что он разряжен.

В темноте, не имея в доме даже свечки, я сижу в дверях и гляжу на улицу. Проходит час, затем еще один.

Мимо иногда проходят люди. Окликаю по имени соседку, но это не она. Женщина смотрит на меня, темное лицо, как силуэт.

Сейчас уже в небе света больше, чем на земле. Видна половинка луны, и на ней серые пятна, которых я раньше не замечала. Они будто оспины на лице. Облака разматываются ватой из рулона и плывут под луной, то закрывая ее, то открывая. Я чувствую, как огромен мир, сколько в нем наших снов, историй нашей любви, и – да, нашего горя.

Прочищаю нос и встаю, чтобы вернуться в дом.

Я совсем одна, и слезы у меня льются ручьем. Бедная Дживан. Помогло ей мое свидетельство, как змее ботинок.

И Азад ни разу не пришел со мной повидаться, ни разу.

Я вытираю слезы дупаттой. Меня заставили, сердцем клянусь, разве он не понимает? Это же не я его бросила. Это наше общество, то самое общество, которое теперь рычит, требуя крови Дживан, невинной жертвы, – только потому, что ей не посчастливилось быть мусульманкой.

В мгновение ока включается свет, начинает крутиться вентилятор, и слышатся крики радости со всей округи.

Снова дали электричество.

Я вытираю слезы. Сморкаюсь за окно.