Сожженные революцией

«Пол был завален разбитыми бутылками, роскошные потолки изрешечены пулями. Следы крови и человеческих испражнений на обюссонских коврах. Бесценные картины изрезаны саблями. Трупы валялись где кто упал. Среди них были офицеры в гвардейской форме, студенты – двадцатилетние мальчики, и люди, которые, по всей видимости, принадлежали к преступному элементу, выпущенному революцией из тюрем. В роскошной гостиной в доме Грачёва анархистов застигли во время оргии. Длинный стол, за которым происходил пир, был перевёрнут, и разбитые блюда, бокалы, бутылки шампанского представляли собой омерзительные острова в лужах крови и вина. На полу лицом вниз лежала молодая женщина. Петерс перевернул её. Волосы у неё были распущены. Пуля пробила ей затылок, и кровь застыла зловещими пурпурными сгустками. Ей было не больше двадцати лет. Петерс пожал плечами.

– Проститутка, – сказал он, – может быть, для неё это лучше»[178]

.

Заканчивалась пора матросских плясок. Приближалось время идейного единения, принудительных мобилизаций, правильно организованного государственного террора.

Приближалось, но ещё не наступило.

Дальскому и его приятелю Горбову, задержанным по «опиумному делу», можно сказать, повезло. Их продержали несколько дней под арестом, потом выпустили по требованию анархистской фракции Московского совета. В событиях, связанных с апрельским разоружением анархистов, их участие не отмечено. После 12 апреля большевики постарались помириться с обезвреженными чернознамёнцами. Разрасталась великая смута, судьба Советов висела на волоске. Революционный азарт анархистов был нужен большевикам. Целыми отрядами во главе с вождями они вливались в бурливое войско Советской республики; их чёрные знамёна в пекле Гражданской войны либо сгорали, либо выцветали, превращаясь в красные. Горбов вскоре отправился на фронт и сгинул в одном из бесчисленных водоворотов русской смуты. Дальский остался в Москве.

26 июня того же года в хронике происшествий вечерних московских газет появилось сообщение: известный артист Мамонт Дальский, сорвавшись с подножки трамвая, попал под колёса и был задавлен насмерть. Одни говорили, что он был пьян, другие – что пытался учтиво пропустить даму… Не обошлось и без слухов об убийстве (кто убил? агенты ЧК? свои? – одни вопросы). А. Н. Толстой в «Хождении по мукам» придал ситуации романный оттенок: якобы вёз ворованные брильянты, увидел Дашу, спрыгнул с подножки и погиб…

Тело авантюриста и трагика было доставлено в Петроград и предано земле на Никольском кладбище Александро-Невской лавры, в нескольких десятках шагов от могил Шингарёва и Кокошкина.

Что бы ни произошло, несчастный случай или коварный заговор, гибель Мамонта была неизбежна. Через неделю после его похорон в Москве вспыхнет мятеж левых эсеров, за ним последуют расстрелы, начнётся красный террор… Драматическим любовникам вроде Дальского не останется места на исторической сцене русской революции.

Когда в Питере хоронили Дальского, Железняков во главе отряда балтийских матросов спешил в направлении Дона. В составе дивизии красного командира Киквидзе отряд Железнякова действовал против Донской казачьей армии генерала Краснова. Долго ли и успешно ли – вопрос смутный. Матросы и на фронте хотели оставаться вольными птицами; их блестящеглазому вождю претила мысль о тактике, стратегии и дисциплине. Первый раз он поссорился с красным начальством уже в июле, после того как в Москве был подавлено левоэсеровское выступление. Железняков откровенно симпатизировал левым эсерам, готов был идти свергать большевистский совнарком. Месяцем позже он вступил в отчаянный конфликт с Николаем Подвойским, членом Высшего военного совета, представителем советского главнокомандования на Южном фронте. Суть конфликта описывают по-разному, так что не поймёшь, где правда; но факт, что Подвойский обвинил Железнякова в диверсии, в попытке подрыва его, Подвойского, бронепоезда. Дело дошло до приказа об аресте буйного матроса, и неизвестно, чем бы всё кончилось, если бы Киквидзе не саботировал распоряжения высшего начальства. Железняков бежал, скрывался, был заочно осуждён трибуналом, тут же амнистирован…

В конце 1918 года он уже в Одессе, только что занятой французскими войсками. О том, чем занимался наш неуёмный герой в оккупированном городе, надёжных сведений нет, а есть разные легенды. Вроде бы он с документами на имя Анатолия Эдуардовича Викторса действует в составе красного подполья, ведёт пропаганду среди одесских портовых рабочих и моряков; вроде он с Котовским осуществляет партизанские налёты на штабы и склады интервентов. Что тут правда, что нет – опять же сказать трудно. Во всяком случае, после ухода французов и вступления в Одессу красных весной 1919 года он (вновь под своим именем) оказывается в неожиданной роли председателя профсоюза моряков торгового флота. Но мирная деятельность не по нём. Да и власть в Одессе вот-вот поменяется снова. В мае Железняков во главе бронепоезда «Имени Худякова» отправляется на деникинский фронт.