Сожженные революцией

Он спал. Луна ещё сквозила.На тонком личике леглосиянье от окна. Легкодышал. И ветка егозиламеж рам. Забавно так во снеподёргивался усик: жалкои всё ж воинственно. Дрожалона тумбочке стекло пенсне.

Вошли. Встал сторож. Двери. Шаг.По лестнице. Клевок подковок.Прикладов бряк. Шинель. Бушлат.Опять шинель. Хруп-хруп. Подкоркойпочуяно: вон там. Толчкив гортань. Второй направо. Дверирывком. Над лампочкой зрачкиогромные. Сиделка. Две их:тень, в угол вжавшаяся. Стой,

паскуда! К стенке! На-ка, вытри!Шум. Выкрик Шингарёва: «Чтовы, братцы, делаете?» Выстрел.Ещё. Шум. Хруст. Нелепый хрип.Шаги. Всё ближе. Двери, двери.И не проснуться. Раз. Два. Три.Считай ещё. Четыре. Ветер.Не вырваться и не вздохнуть.

И не проснуться. Перегаромдохнуло. Звон над Петроградом.И – выстрел. В голову. И в грудь.

Круг шестой

Мамонт Дальский, Анатолий Железняков

Театр на крови

И наконец они от крика утомилисьИ от меня, махнув рукою, отступились,

Как от безумного, чья речь и дикий плачДокучны и кому суровый нужен врач.А. С. Пушкин

I

Происшествие на Лубянке

Никакие революции не имеют власти над погодой. В 20-х числах марта бурного 1918 года над Москвой светило радостное весеннее солнце, равно изливающее свои лучи на правых и виноватых, на убийц и мирных обывателей, на белых и красных. Было умеренно морозно, слежавшиеся сугробы ещё толком не начинали таять, но уже покрылись чёрной корочкой – предзнаменованием скорого тепла. Москва, ещё не побитая разрухой, не изнурённая голодом, выглядела оживлённой, особенно по контрасту с вымороженным, заплёванным, пустеющим Петроградом. Только что в Москву переехало Советское правительство, а за ним – эшелоны и сонмы всякого рода персонажей, для прежней Москвы нехарактерных: матросов в расклёшенных штанах, комиссаров в кожанках, офицеров с погонами и без погон, разнопартийных агитаторов в чёрных пальто или в полувоенных шинелях… Большевики, анархисты, эсеры правые и левые, недобитые кадеты, буржуи, пролетарии, солдаты, интеллигенты… Вся эта публика перетекала по улицам и переулкам, вихрилась на перекрёстках, сталкивалась и разбегалась. То и дело происходили шумные и небезопасные вспышки улично-революционной активности. Тут замитингуют матросы, там конспиративно, но у всех на виду сойдутся офицеры из савинковского «Союза защиты Родины и Свободы», а вот за углом гремят выстрелы: анархисты экспроприируют очередной буржуйский особняк.

Светлым днём 26 марта на Лубянской площади раздался редкий ещё тогда для Москвы звук: рык автомобильных моторов, скрип тормозов. В клубах весенней пыли перед помпезным зданием конторы торгового общества «Кавказ и Меркурий» замерли два покарябанных авто, грузовое и легковое. Из них вышли люди необыкновенного вида: кто в бушлате, кто в шинели, кто в кепке, кто в бескозырке; один в кожаной куртке, ещё один в чёрном долгополом пальто. Группа странных личностей – человек пять – решительно двинулась к дверям, и через пару секунд на них с испугом воззрились служащие «Кавказа и Меркурия». Личности с ног до головы были увешаны оружием: гранаты на поясах, пулемётные ленты через плечо, в руках – револьверы. Возглавляли банду двое: высокий седеющий красавец с огненным взором и щуплый кривоногий субъект в кожанке.

– Мы – анархисты! – крикнул субъект. – Руки вверх! Всем сидеть и стоять смирно! Идёт экспроприация!

– Ни с места, буржуйское отродье! Молитесь Богу! Или лучше кайтесь, ибо ваш бог – мамона! – возгласил красавец поставленным театральным голосом.

И потряс в воздухе чистеньким – как бутафорским, с иголочки – чёрным маузером.