Спасите наши души

С 1937 годом была одна проблема — никто точно не знал, почему тогда так внезапно раскрутился маховик репрессий невиданного масштаба. В перестройку всё сводили к личной кровожадности Сталина — ну или Ежова, если человек был более подкован в истории. Чуть позже отдельные смельчаки утверждали, что у террора был повод, и в СССР на самом деле существовал обширный заговор, участники которого в будущей войне могли стать натуральной «пятой колонной». Как дело обстояло в реальности, не знал никто. Но поскольку всё тогда началось с Троцкого и его окружения, в которое входил и Иона Якир, я решил, что если использовать теорию одного исследователя, то большой беды не будет.

— Потому что ваш отец был участником военного заговора. Сместить Сталина и остальное Политбюро, установить военную хунту, вступить в союз с нацистской Германией… дальше продолжать? Они ещё легко отделались, их просто расстреляли. В Германии тех, кто был уличен в заговоре, вешали на рояльных струнах, а это не самая быстрая казнь и очень болезненная для жертвы.

Он не сразу нашелся, что сказать.

— Я… я… я читал дело отца! — выпалил Якир. — Там абсурдные обвинения в работе на иностранные разведки, предположения о подготовке поражения в случае войны… да, есть и то, про что ты сказал, но в основном его обвиняли в троцкизме! И он эти обвинения не признал.

— Понимаете, Петр Ионович, тут дело такое. Следствие велось быстро, приговорили к расстрелу ещё быстрее, да и расстреляли на следующий день, так что точных обстоятельств того, что же такого натворил ваш отец и его сообщники — особенно сообщники, думаю, Петр Якир пошел за компанию с Тухачевским, — нет. Не существует их. А знаете, почему так спешили? Почему не провели полноценного следствия? — он помотал головой. — Следствие такого уровня — это годы. Допросы, опросы, запросы, очные ставки, справки, экспертизы. Но когда у вас под носом созрел военный заговор, есть шанс, что оставшиеся на свободе заговорщики могут попробовать, допустим, освободить своих сообщников. Или вообще провернуть всё без них — ведь если комдив не участвует в деле, то что мешает амбициозному комбригу занять его место?

— Это твои домыслы, — отмахнулся Якир. — Я так понял, доказательств у твоей конторы нет. Зато у меня есть справка о реабилитации отца! И она полностью опровергает твои слова!

Я усмехнулся.

— Ох, Петр Ионович… несмотря на всю вашу ненависть к советской власти, вы всё-таки очень советский человек, свято верящий в силу каких-то там бумажек. А эти бумажки всего лишь бумажки. В случае нужды они не будут иметь совершенного никакого значения. Что касается доказательств… в тридцать седьмом взяли далеко не всех, а чистки даже позволили кое-кому сделать очень серьезную карьеру. Был такой генерал Павлов, когда расстреливали вашего отца — обычный комбриг, воевал в Испании. Возможно, поэтому и уцелел, даже Героем Советского Союза стал. За три года буквально взлетел — стал командующим Белорусским особым военным округом, того самого, что с началом войны превратился в Западный фронт. Вы же историк, Петр Ионович, пусть и архивист. Наверняка помните, на который день после начала войны войска Западного фронта сдали Минск?

— На шестой… — буркнул Якир.

— Впрочем, доказывать причастность Павлова к группе Тухачевского не стали — нашлись другие статьи, да и время было такое, не до доказательств. Так расстреляли. Чуть позже и на Украине была катастрофа, но там держались получше… думаю, без падения Западного фронта держались бы ещё лучше, но это всё альтернативная история, если бы да кабы, да во рту росли грибы… В общем, у вашего отца был шанс повторить судьбу генерала Павлова — а это ещё миллионы погибших и попавших в плен солдат Красной армии, а их и так было немало. Павлова, кстати, тоже реабилитировали — мол, ни в чем не виноват, просто не на своем месте оказался. Любопытная судьба, не правда ли? Семью Павлова тоже репрессировали, так что, думаю, у вас и не было шансов избежать тюрьмы или ссылки. Не в четырнадцать лет, а в восемнадцать, но хрен редьки не слаще.

— Зачем ты мне всё это рассказываешь?

— Пытаюсь донести до вас простую мысль — человек на такой должности не имеет права ошибаться. А оступился ваш отец в тридцать седьмом или сдал бы Киев на шестой день войны в сорок первом — особой разницы для вас нет. До вас вообще дела никому не было, вас наказывали как сына Ионы Якира, красного командира, который предал дело революции. Так за что вы сейчас мстите советской власти? За своего отца, который, с очень большой вероятностью затевал военный мятеж накануне страшной войны, или за то, что у вас отняли привычный уровень жизни и заставили приспосабливаться к обитанию в тюремных бараках с очень разными людьми?

Якир угрюмо промолчал. Впрочем, его молчание было очень красноречиво.