Спаситель мира

– Сердечный приступ. Его сердце остановилось в семнадцать часов двадцать три минуты по французскому времени. Для нас – этой ночью. Его не смогли вернуть к жизни.

Хотя нормандский князь силился говорить членораздельно, он побагровел от гнева, и его черты исказились.

– И все из-за этого вонючего пса де Монтгомери! Благодаря своим махинациям он наложил руку на фамильное владение Тарент, и слабое сердце Эда не выдержало. Когда-то сестра заставила меня поклясться, что я прослежу за ее сыном во время военной службы; а я не только подтолкнул Танкреда к тому, чтобы тот стал беглецом, но и ничего не сделал, чтобы не дать умереть свояку! Я нарушил свои обязательства, и все из-за этого подлеца, сеньора без чести и совести! Мне следовало бы немедленно прирезать мерзавца, чтобы его кровью смыть этот позор!

В приглушенной атмосфере гостиных или даже командных центров легко было забыть, что Боэмунд Тарентский прежде всего был солдатом, а уж потом князем. И сейчас Годфруа видел перед собой разъяренного воина. Несмотря на возраст, его жажда мести была столь сильна, что фламандец не дал бы и ломаного гроша за шкуру Роберта, окажись тот ненароком поблизости.

– Этот демон тысячу раз заслужил смерти, – согласился Годфруа. – Но вы не можете разделаться с ним прямо сейчас. Иначе вы подарите ему окончательную победу над вашим кланом, пусть даже посмертно. Ибо если вы преуспеете, то навлечете на себя погибель, что будет означать конец Тарентов. Подумайте об этом! Ваша сестра нуждается в вас, да и Танкред тоже!

Услышав это имя, Боэмунд словно получил удар под дых.

– Танкред! Танкред… Он будет раздавлен, когда получит это известие. Мальчик наверняка возьмет всю ответственность на себя. О боже! Почему я не поддержал его, когда он так во мне нуждался? Ничего этого не произошло бы, не отрекись я от него во время дисциплинарного совета!

– Ну же, Боэмунд, возьмите себя в руки! Мы можем только теряться в догадках, что уготовило бы нам будущее, поведи мы себя по-другому. Но такие мысли бесплодны. Танкред действовал, повинуясь голосу сердца, а не вашему мнению о нем. Человек столь решительный всегда пойдет до конца в своих убеждениях. Ни вы, ни я и ничто в мире не смогло бы помешать ему. Вы это знаете не хуже моего.

Боэмунд не ответил. Он смотрел в пустоту поверх плеча своего собеседника. Годфруа не знал, согласен ли князь с тем, что услышал. Впрочем, герцог не знал, верит ли он сам тому, что сказал. Танкред, конечно, не из тех, кто, наметив себе цель, останавливается на полдороге; однако удар, нанесенный дядей на том злосчастном совете, был так жесток, что, вполне возможно, послужил последним толчком, который и заставил молодого человека скатиться по наклонной плоскости к дезертирству.

Попытка оказать на сильный и независимый дух давление, чтобы заставить его встать на неприемлемую для него точку зрения, гарантированно приведет к обратному результату. Но сейчас было не время для сетований.

– Что сделано, то сделано, – продолжал Годфруа. Когда солдаты грянули припев, ему пришлось повысить голос. – Танкред бежал, Эд умер. Мы уже ничего не можем изменить. Но если мы хотим покарать виновных, нам нельзя терять самообладание. Слишком велика ставка. Она слишком велика даже для вероломного Роберта. Преступления, которые он совершил в собственных корыстных интересах, должны быть наказаны, но и те, что были совершены по приказу его хозяев, тоже.

Годфруа имел в виду поразительные откровения Петра Пустынника. После множества неудавшихся попыток девять дней назад он все-таки сумел сообщить о них Боэмунду при тайной встрече в механической мастерской Нового Иерусалима. Он поведал ему все, в том числе конец рассказа бывшего претора, наиболее душераздирающую его часть. К великому удивлению Годфруа, нормандский вождь отреагировал довольно сдержанно. Можно было даже подумать, что ему плевать или же его это не удивило!

Конечно, Боэмунда в некоторой степени потрясло известие об истинной природе того, что находилось в святилище, тем не менее это не шло ни в какое сравнение с ударом, каким стали слова Петра для фламандского герцога, заставив того пересмотреть саму основу своих убеждений. Боэмунд же был законченным прагматиком, в том числе и в своих религиозных воззрениях.

– Разумеется, Годфруа, – в конце концов сказал он. – Я не стану бросаться на Роберта, едва его завидев, хотя меня душит желание вырвать ему сердце собственными руками! Я подожду. Подожду, пока этот безумец сам сложит свой костер, и тогда уже поднесу огонь! Подожду момента, когда он сильнее всего будет нуждаться во мне, и вот тогда обращусь против него! Дождусь, когда он подойдет к краю пропасти, чтобы изо всех сил толкнуть его!

В голосе Боэмунда прозвучала такая неистовая злоба, что солдаты в первых рядах, хотя и не могли разобрать, о чем идет речь, но перестали петь и опасливо глянули на своего сеньора. Их предводитель, которого они уважали и за которым поклялись идти куда угодно, явно был в полной боевой готовности.

* * *

25 декабря 2205 ОВ