Спастись и сохранить

«Вместе с семьями? И детей?»

«Война же была. Всех. Тебе вообще туда зачем?» «Я сама оттуда».

«Давно не была?»

«С гражданки», — угаданным Вериным словом называет она войну. «И чего вы убежали тогда из Москвы?»

«Родители там остались. Меня одну отправили», — Мишель выписывает буквы все медленней, все задумчивей.

Вера хлопает Мишель своей красной ладонью по плечу, ухмыляется.

«А может, тебе тоже в Москву не стоит?»

Мишель отодвигается от нее, сбрасывает руку. Внутри все замирает. Сколько раз спрашивала себя — почему за все эти годы ни отец, ни мать, ни любимые дядя с тетей не пытались ее отыскать, почему просто сбагрили ее бабке и поставили на ней крест? Почему дед не мог на ее расспросы ничего внятного в ответ сказать и не разрешал возвращаться в Москву?

«Там жесткие чистки шли, когда царь взял верх. У отца друзей всю семью к стенке поставили, нас в фуре вывезли под трупами».

Не потому ли, что и у Мишели отец тоже был — враг народа?

И не потому ли он ее в поезд сунул, толком не попрощавшись, что просто пытался ее спасти от расправы? Ее вот уберег, а сам остался… И все. А дальше до него добрались… И до матери. И до всей той семьи, которая осталась в Москве.

Был бы дед жив, можно было бы сейчас пристать к нему, допытаться. Был бы дед жив… Была бы жива бабушка.

И что теперь?

Что ее может в Москве ждать, даже если она до туда доберется, чудом отсюда выкарабкавшись? Схватят?

«Столько лет прошло,

 — пишет Вере Мишель. — Наверняка уже все забыто!»

«Не знаю, — отвечает Вера. — Отец боялся. Хочешь, спроси сама у него».

И указывает ей на забаррикадированную дверь.

7

Когда топтание прекращается, они выжидают еще, не спешат искушать судьбу. Потом Мишель прикладывается к щели…

Несколько валяются бездыханные. Двое на ногах замерли неподвижно, руки по швам, глаза закрыты. Один из них вроде Лисицын, со спины не разобрать, судя по форменным порткам — торс голый, и босой он; а на другом вовсе одежды нет. Окна выбиты — может быть, через них убегали, — и в битых окнах день.

А в том самом месте, где Юра заслонял ее своей спиной, на полу лежит брошенный его пистолет. Вот туда ей нужно. К пистолету. Патроны он расстрелять не успел, молитва

быстрей сработала.

Вместе они начинают сдвигать с места мебель — медленно, осторожно. Лисицын и тот, другой, пока что не шевелятся. Комод царапает пол, скрежещет диван — вибрации по ноге поднимаются. Громко это? Разбудят они их? Мишель приоткрывает дверь только чуть-чуть, выскальзывает наружу… По шатким половицам, которые тоже, наверное, стонут — как в бабушкиной квартире стонал иссохший паркет. Шаг, еще шаг, еще…

Похожий на Лисицына человек стоит тихо, к ней спиной. Кажется, дышит — если бы стоя закоченел, ведь упал бы? Но спит или притворяется? Пистолет от него всего в паре метров.

Мишель перед тем, как метнуться к нему, в последний раз осматривается.

Из кого-то натекло на пол красного, отсвечивает масляно. Этим же и стеклянные изрезы в окне перепачканы. Все, кто стоял вверх тормашками, валяются мертвые с сине-багровыми распухшими головами.

Вера крадется за ней следом. Узнает в одном из распухших — том самом бородатом мужике, который Лисицыну грозил обрезом, — своего кого-то. Зажимает себе рот рукой. Может, и плачет — Мишели не слышно.

Она обходит на цыпочках голого человека… Заглядывает ему в лицо…

Юра Лисицын. Стоит зажмурившись. Лицо у него изодрано ногтями, будто он хотел глаза себе выцарапать.

Второй голый человек тоже ничего не видит — он-то до своих глаз добраться сумел. Мишель, не отводя от Лисицына взгляда ни на секунду, приседает и загребает его пистолет себе. Тут же отбегает, проверяет: половина обоймы еще на месте.

Вот и все.

Она поднимает пистолет на постороннего человека и спускает курок. Тот заваливается кулем. Ствол сразу перескакивает на Юру.

Лисицын от выстрела вздрагивает, но не просыпается.

Вера — от своего мертвого отца — глядит на Мишель мстительно и требовательно: убила нашего, убивай и своего. Но Мишель не хочет стрелять в Юру. А что, если он может еще очнуться? Если еще может выздороветь?

Что, если, когда она тащила его в гараж, он уже был одержимым? А потом пришел в себя. Полкан вот — он ведь побыл нормальным, прежде чем снова обернуться.

Может, и Юра еще поправится? Может быть, можно его вернуть.

«Все через тебя, короче, как через подзорную трубу, или как через прицел. Ну и сейчас вот… Прощаюсь только с тобой. Помни, что любил. И звал замуж. Твой Юра».

Пистолет тяжелый, тянет руку вниз. Мишель подставляет ему другую, чтобы ствол с Юриной груди не съезжал.

Вера кивает ей: давай, ну?