Спецпохороны в полночь: Записки "печальных дел мастера"

И привела в убогую цементную комнатенку с кроватью, кое-как застеленной нечистым, мятым бельем. Я поставил чемодан. Садиться на кривоватый стул остерегся.

Тетя Дора доброжелательно предложила:

— Чаю хотите?

Стремительно отказался.

— Вы, может быть, брезгуете? — удивилась хозяйка "виллы". — И вы откажетесь, если я предложу вам заняться любовью?

Я молчал, как истукан. А хозяйка, игриво поддев меня плечиком, развивала свою мысль дальше:

— Я еще ничего. Вам по секрету? У меня любовничек есть, грузинчик.

— На здоровье, тетя Дора, — отозвался я. — Я вам не враг.

— Он у меня, наверное, такой же коммерсант, как и вы. Тоже промышляет. У него золотой товар. Вы не хотите у него купить? Кстати, уже поздно. Куда же денусь? Вы не будете возражать, если я, как собака, переночую у порога?

— Что вы! Ваше право… как хотите, — я уже понял, что попался, что деваться мне вовсе некуда, и какие же с моей стороны возможны возражения…

— Вот и хорошо, — поощрила мою покладистость хозяйка "виллы". — Скоро придет мой грузинчик со своим товаром. Вы не будете возражать, если мы вместе с ним поспим у порога? Догадайтесь, чем он торгует? Каким золотом? Таранькой! Он сейчас ее привезет и вы получите возможность купить себе эту прекрасную тараньку.

И верно, очень скоро наружная лестница заскрипела под чьими-то грузными шагами, и в комнату с мешком воблы ввалился "любовничек-грузинчик" лукавой тети Доры. Нет, путаю, не с мешком, с двумя мешками пришел солидный, но сильно обросший щетиной кавказец. От него разило этой самой, еще сырой, вернее, свежепосоленной рыбой.

— Вы не возражаете, — обратился он ко мне, обалдевшему от всего увиденного и услышанного, — если я разложу рыбу на полу. Ее надо просушить.

— Пожалуйста, — прошептал я, томясь навалившимися ощущениями полного бесправия.

Так мы и проспали ночь. Я, как квартиросъемщик "виллы", на единственной в комнатенке кровати, застеленной Нечистым бельем, тетя Дора с "грузинчиком" у порога, а по всему полу, испуская тяжкий дух, — валялась мокрая вобла.

Когда я, положив деньги за столь впечатляющий ночлег, на цыпочках пробирался между распластанными, скользкими рыбешками, вдруг почувствовал — меня схватили за руку. Это тетя Дора спешила спросить:

— Куда вы? Еще же так рано…

— Мой товар, — ответил я строго, — так же может пропасть, как и ваш, если о нем не позаботиться. Я спешу.

— Вы вернетесь? — искра надежды и веры в мою преданность отчетливо сверкнула в голосе неугомонной женщины.

— Видимо, да…

Соврал, конечно… И как же быстро шел прочь… Почти бежал…

Вот, значит, еще один "одесский" вариант, как люди борются за свое существование и в какие переделки приходится порой попадать мне, "печальных дел мастеру"…

Борются, борются… сначала знакомый мне писатель хотел во что бы то ни стало иметь дачу в Переделкине, потом, после смерти, его родственники боролись за то, чтобы кормилец был непременно похоронен здесь же, на Переделкинском кладбище. А директор кладбища, голубоглазая женщина в полном соку, боролась за то, чтобы получить с них хорошие, не менее тысячи, деньги за вымаливаемое разрешение. И я знаю, что эта руководящая дама как-то заодно и, вероятно, искренне верила в Бога, чуть чего крестилась. И объясняла свою тягу к чужим деньгам одним: мол, надо и могильщиков ублажить… И ей верили. А я — нет. Я знал, что в этой должности пребывает ее личный муж.

Новая жена известного поэта С. П. истово "боролась" за счастье. Едва вышла за старика замуж — закрутила роман с иностранцем. Друзья поэта возмутились, и один из них, литначальник, даже вызвал темпераментную даму к себе в кабинет и попробовал поговорить по душам.

— Люся, почему ты обижаешь пожилого человека, классика?

— Он меня обманул.

— Как же он мог тебя обмануть? Женился, предоставил в твое распоряжение деньги, вещи, дачу, машину…

— Все равно обманул. Когда женился на мне, говорил, что не проживет и двух лет, а уже четвертый год пошел…

Вскоре поэт умер, и кладбищенские старожилы имели возможность наблюдать, как безутешная вдова целовалась у могилы со своим любовником-иностранцем.

Фамилию не сменила, предпочла навек остаться П-ой и, как вдова классика, любит отдыхать на море в Пицунде…

Боролся и борется за то, чтобы быть "в первых рядах" и "пролетарский” поэт С. К. В первых рядах при Ленине, в первых рядах при Сталине, при Хрущеве, при Брежневе. И это ему вполне удавалось. Такая удача постигла человека — его молодое лицо попало в объектив фотокорреспондента вместе с лицом Владимира Ильича! Эта фотография кормила его все сто четыре года жизни! С. К., энергичный и неутомимый, с того же 1919 года уже ездил по стране с рассказами, "как он оказался на одной фотографии с вождем мирового пролетариата".

Когда ему исполнилось сто лет — пришел к секретарю Союза писателей:

— Не пора ли меня принять в члены?

Приняли. На сто пятом году потерял свою последнюю жену, однако борьбу за место в первых рядах не оставил. Когда я ехал с ним в машине с кладбища, сказал:

— Я, Лев Наумович, еду читать лекцию.

Удивлению моему не было предела. Ведь рядом со мной сидел ослепший от древности человек…