Спецпохороны в полночь: Записки "печальных дел мастера"

А те, кто уже не верил в чудесную силу провидения вельможного, бестолкового Леонида Ильича, как они жили и умирали? Например, Корней Иванович Чуковский, писатель, литературовед, детский поэт, почетный член Оксфордского и других университетов? Он одним из первых понял могущество таланта Александра Солженицына, возможности его страстной жажды правды. Ведь одно время будущий Нобелевский лауреат жил на даче у Корнея Ивановича…

Так вот, значительную часть своего Состояния Чуковский завещал Солженицыну. Об этом мне рассказала Лидия Корнеевна, его дочь. Однако Александр Исаевич от дара отказался, рассудив:

— Так много мне не нужно. В лагере мне хватало тридцати копеек в день.

Я спросил у Лидии Корнеевны:

— Чем объяснить близость вашего отца и Солженицына? Все-таки разница лет… судеб… Что Солженицын давал ему?

— Лишние годы жизни, — ответила Лидия Корнеевна. — Лев Наумович, вы даже не представляете себе, что это за человек Александр Исаевич! Он обладает необыкновенной энергией и заражает ею всех окружающих. Мой отец и почитал, и любил его. В присутствии Солженицына становился как ребенок… то есть энергичен, жизнедеятелен, весел… Это была любовь.

Вот и вообразите себе "великое противостояние". На одной стороне — "неблагонадежный" Корней Иванович Чуковский, еще более "неблагонадежный" Александр Исаевич Солженицын, а на другой — мощный партаппарат, регламентирующий, кого за что нам следует любить и уважать, а против кого выступать "все, как один"… Представьте себе, какую силу духа и любви надо было иметь, да еще в столь преклонном возрасте (Корнею Ивановичу Чуковскому было далеко за восемьдесят), чтобы живо интересоваться чужой судьбой и благодарить небо за предоставленную возможность помогать другому в беде… К сожалению, еще многие знают о Корнее Ивановиче только то, что он написал "Муху Цокотуху", которая "по полю пошла" и "денежку нашла"… Как оскорбительно мало! Мало прежде всего для себя, для собственной души…

Но я верю — скоро, очень скоро люди, уставшие от собственной раздражительности, агрессивности, всякой массовой литературы и музыки, от изобилия обнаженных женских тел, "обляпавших" заборы и фасады зданий, — захотят не ненавидеть, не презирать, но понимать и любить… И тогда душа их запросит хорошей, доброй, умудренной литературы. И тогда опять, как когда-то, станут потребны томики прозаика Юрия К. Уверен — станут. Уверен потому, что в свое время был потрясен немой нечаянной сценой… Ранним зимним утром. В церкви на Ваганьковском кладбище…

Мы вошли в церковь вместе с писателем Василием Росляковым. Что я знал о жизни Юрия К.? То, что рассказчик он превосходный, "от Бога"… То, что, увы, пил и спился… Вид его, особенно в последние годы, был весьма и весьма непритязателен, если под непритязательностью понимать помятый облик, вечно старые, неглаженные брюки, рубашку, кое-как засунутую за пояс, стоптанные и, конечно, нечищенные ботинки… Лицо оплывшее, седые раздерганные клочья волос… разжиженный свет больных глаз… Строгие, затянутые в костюмы дежурные у входа в Дом литераторов частенько не пускали его внутрь, не верили, что писатель может выглядеть столь непрезентабельно… И мне, по правде, казалось, что рядом с этим, рано изношенным, истертым жизнью человеком, обремененным к тому же пороком алкоголизма, ну никак не способна сиять чья-то красота. Он весь предназначался словно бы для одних глухих углов, где пахнет скверными пивными ополосками и ползают по замызганному казенному полу серые мухи…

Умер он без большой неожиданности для окружающих. К тому все шло… А ведь ему не было еще шестидесяти. Друзья скорбели, жалели, прикидывали, что он мог бы еще, если бы…

И вот кладбищенская церковь. Гроб. Слабое сияние догорающих свечей и плотные тени… Запах ладана, хвои…

И тут, у гроба, вблизи лица усопшего, покрытого желтизной, вдруг мы видим молодую женщину. Нет, не так. Мы с Росляковым остолбенели, едва приблизившись к гробу, не от чего другого, а оттого, что увидели одетую в черное, со свечкой в изящной бледной руке необыкновенную красавицу… Она одна провела с покойником всю ночь, отстояла…

При виде такой самоотверженности я лично испытал смущение, поверженный в прах прагматизмом своей цели — вынести тело для дальнейших ритуальных действий…

Она, красавица, лишь подняла на нас свой прекрасный взор, взмахнув темными ресницами… один раз… и снова вся принадлежала покойному Юрию К. и своей скорби по нем…

Как мы выяснили с течением времени, она не была ни близким ему человеком, ни любовницей, ни родней… Она любила в нем его талант любить и понимать других. Она любила его за редкостную способность чувствовать так тонко и глубоко, за радость встречи, которая окрыляет душу, когда вдруг обнаруживаешь в незнакомом писателе нечто притягательное, родственное… Она его за слово полюбила, представьте себе! За точное, бьющее в самое сердце, серебряное слово! Возможно, его певческий, страстный и вместе с тем застенчивый голос она особенно остро почувствовала тогда, когда читала вот это: