Я отомкнул дверь и вошел в материнский дом. Скорее ее, а не мой, хотя она не стала стирать следы моего присутствия. Уезжая в университет, я будто раздел свою небольшую комнату, забрал из нее все, что было для меня важно, но мать оставила в ней кровать и заставила пустующие поверхности (сосновые полки, подоконник) комнатными растениями. В ее отсутствие они быстро засыхали; я их полил. В остальных помещениях царил полный порядок. Диана однажды сказала, что моя мать ведет домашнее хозяйство «линейно» – то есть, насколько я понял, аккуратно, но без помешанности на абсолютной чистоте. Я осмотрел гостиную, кухню, заглянул в комнату матери. Не все предметы стояли на своих местах, но у каждого предмета оно имелось.
С наступлением темноты я зашторил окна и включил свет во всех комнатах. Мать считала, что иллюминировать весь дом неуместно и расточительно, но сегодня вездесущий свет стал моим протестом против смерти. Любопытно, заметила ли Кэрол это сияние на рубеже по-зимнему бурой лужайки, и если заметила, то нашла его успокаивающим или, наоборот, тревожным?
Тем вечером И Ди вернулся около девяти. Он был столь любезен, что постучал в дверь и принес свои соболезнования. Под уличным фонарем казалось, ему было неуютно у нас на крыльце. Дорогой костюм его измялся. Было зябко, и дыхание его превращалось в пар. Он машинально похлопал себя по карманам – нагрудным и набедренным, – словно что-то искал. Или просто не знал, куда деть руки. Наконец сказал:
– Мне очень жаль, Тайлер.
Его соболезнования показались мне весьма преждевременными: смерть матери из неизбежного события еще не превратилась в свершившийся факт, а он уже списал ее со счетов. Но мать все еще дышит, подумал я, или, по крайней мере, получает кислород, в милях отсюда, в палате больницы Университета Джорджа Вашингтона, совсем одна.
– Спасибо за добрые слова, мистер Лоутон.
– Господи, Тайлер, зови меня Эд, как все остальные. Джейсон говорил, ты неплохо справляешься со своей работой во флоридском «Перигелии».
– Пациенты, по-моему, довольны.
– Молодец. Важен любой вклад, даже самый незначительный. Это Кэрол тебя сюда определила? Если нужно, у нас готова гостевая спальня.
– Нет, спасибо, мне и тут хорошо.
– Ладно. Понимаю. Если что-то понадобится, просто постучи, договорились?
Летящей походкой он умчался на ту сторону по-зимнему бурой лужайки. И в прессе, и в семье Лоутонов много говорили о гении Джейсона, но я напомнил себе, что и И Ди заслуживает подобного титула. Присовокупив диплом инженера к коммерческой жилке, он создал крупную корпорацию – задействовал свои аэростаты и начал продавать частоты телекоммуникационного вещания, когда «Америком» и Эй-ти-энд-ти смотрели на происходящее, как олень на приближающиеся автомобильные фары. С интеллектом у него все было в порядке, но ему не хватало Джейсоновой смекалки и любознательности, а еще стремления изучить физическое устройство Вселенной. И наверное, капельки Джейсоновой человечности.
Затем я снова остался один – в родном и одновременно чужом доме, – присел на диван и какое-то время изумленно думал, что гостиная почти не изменилась. Рано или поздно мне придется взять на себя управление имуществом матери; я с трудом представлял себе эту задачу, она казалась мне сложнее, запутаннее, чем культивация жизни на другой планете. Но не задумайся я об этих неприятных вещах, не заметил бы пустого места на верхней полке этажерки рядом с телевизором.
Я обратил на него внимание потому, что – насколько мне было известно – за все годы, что я здесь прожил, с верхней полки лишь бегло стирали пыль. Она была для моей матери чем-то вроде чердака, где хранилась история ее жизни. Я мог бы с закрытыми глазами по порядку перечислить и описать вещи на этой полке: школьные фотоальбомы (средняя школа Мартелла в городе Бингем, штат Мэн, 1975, 1976, 1977, 1978 годы); выпускной альбом Калифорнийского университета в Беркли, 1982 год; нефритовая статуэтка Будды, подпирающая все эти альбомы; диплом в вертикальной пластмассовой рамке; коричневая папка-гармошка, в которой мать хранила свидетельство о рождении, паспорт и налоговые документы; еще один зеленый Будда, а за ним – три обшарпанные коробки из-под кроссовок «Нью бэланс» с надписями «Памятные вещи (учеба)», «Памятные вещи (Маркус)» и «Всякая всячина».
Но сегодня второй нефритовый Будда стоял неровно и картонка с надписью «Памятные вещи (учеба)» отсутствовала. Я предположил, что ее сняла мать, но нигде в доме этой коробки не нашлось. Из трех коробок мать в моем присутствии регулярно открывала лишь «Всякую всячину». Там было множество концертных афишек, билетных корешков, ломких газетных вырезок (включая некрологи ее родителям), сувенирный значок в форме шхуны «Блюноуз» (напоминание о медовом месяце в Новой Шотландии), спичечные коробки, прихваченные из ресторанов и гостиниц, бижутерия, справка о крещении и даже прядь моих младенческих волос в листке вощеной бумаги (тот был заколот булавкой).