Спин

Я снял вторую коробку, помеченную надписью «Памятные вещи (Маркус)». Отец никогда не вызывал у меня особенного любопытства, и мать редко говорила о нем в подробностях, выходящих за рамки краткого описания (красивый мужчина, инженер, коллекционер джазовых пластинок, лучший друг И Ди по колледжу, но алкоголик, павший жертвой собственной страсти к скоростным автомобилям однажды вечером, когда возвращался домой после встречи с поставщиком электроники в Милпитасе). Внутри нашлась пачка писем в конвертах из веленевой бумаги, подписанных аккуратным тесным почерком – должно быть, отцовским. Отец отправил письма Белинде Саттон (эту фамилию мать носила в девичестве) на незнакомый мне адрес в Беркли.

Я взял один конверт, раскрыл его, достал и развернул пожелтевший листок.

Бумага была нелинованная, но строчки рассекали ее аккуратными параллелями. «Милая Бел» – и дальше: «Я думал, что все сказал вчера вечером по телефону, но мысли о тебе не идут у меня из головы. Пишу эти строки и чувствую, что ты становишься ближе, хотя не так близко, как хотелось бы. Не так близко, как в прошлом августе! Каждую ночь, когда не могу лечь с тобою рядом, я прокручиваю эти воспоминания в голове, словно видеопленку».

И так далее. Углубляться в чтение я не стал. Сложил письмо, сунул его в пожелтевший конверт, закрыл коробку и поставил на верхнюю полку – туда, где ей и место.

* * *

Утром в дверь постучали. Я открыл, ожидая увидеть Кэрол или какую-нибудь ее фрейлину из Казенного дома. Но это была не Кэрол. Это была Диана. Диана в длинной юбке цвета ночного неба и блузке с высоким воротом. Сцепив руки под грудью, она смотрела на меня, и глаза ее искрились.

– Мне так жаль, – сказала она. – Приехала, как только узнала.

Но она опоздала. Десять минут назад позвонили из больницы. Белинда Дюпре скончалась, не приходя в сознание.

* * *

На поминальной службе И Ди произнес недолгую вымученную речь, не сказав ничего важного. Выступил я, выступила Диана; Кэрол тоже собиралась, но не смогла подняться на кафедру – то ли горе ее было столь велико, то ли опьянение.

Панегирик Дианы оказался самым трогательным и прочувствованным: мерное перечисление всех добродетелей, которые мать поставляла на ту сторону лужайки, словно дары от любезной и процветающей нации. Я был признателен за ее слова. На их фоне остальная церемония выглядела «для галочки»: выныривая из толпы, малознакомые люди рассыпались в банальностях и полуправде, и я благодарил этих людей и улыбался, улыбался и благодарил, пока не пришло время пройти к краю могилы.

* * *

Тем вечером в Казенном доме устроили поминальный прием. Мне приносили соболезнования деловые партнеры И Ди (никого из них я не знал, но некоторые знали моего отца) и прислуга Казенного дома – их горе было неподдельно и производило более гнетущее впечатление.

В толпе сновали официанты с винными бокалами на серебряных подносах, и я пил больше, чем следовало, пока наконец Диана, также скользившая меж гостей, не выцепила меня из очередного кружка скорбящих.

– Тебе нужно подышать воздухом, – сказала она.

– Там холодно.

– Еще бокал, и ты начнешь грубить. Ты и так уже на грани. Пойдем, Тай, хоть на пять минут.

Итак, на лужайку. На бурую лужайку. На ту же лужайку, где добрых двадцать лет назад мы стали свидетелями запуска Спина. Мы обошли Казенный дом – даже не обошли, а неспешно прогулялись вокруг, – не обращая внимания на колючий мартовский ветер и зернистый снег, по-прежнему лежавший на всех затененных участках.

Мы уже обсудили все очевидные темы. Сверили часы: моя карьера, переезд во Флориду, работа в «Перигелии»; ее годы с Саймоном, переход от НЦ к более ортодоксальной вере, набожность и беззаветное ожидание Вознесения. («Мы не едим мяса, – поведала она по секрету, – и не носим одежды из искусственных тканей».) Шагая рядом с ней, слегка пьяный, я задавался вопросами: не стал ли я омерзителен в ее глазах, чувствует ли она, как от моего дыхания разит закусками (ветчина и сыр), заметила ли, что на мне куртка из полиэстера? Диана почти не изменилась, разве что похудела – пожалуй, даже слишком, – и подбородок ее над высоким тесным воротом выглядел острее, чем раньше.

Будучи относительно трезв, я не забыл поблагодарить Диану за то, что она помогает мне прийти в себя.

– Мне тоже нужно было прогуляться, – сказала она. – Все эти люди, которых созвал Эд… Никто из них в действительности не знал твою мать. Ни один человек. Сейчас они судачат об ассигнованиях и тоннаже полезных грузов. Заключают сделки.

– Может, именно так Эд воздает ей должное? Проливает свет звезд политического небосклона на ее могилу.

– Очень великодушно с твой стороны.

– Он по-прежнему тебя бесит.

Как же просто ее рассердить, подумал я.

– Эд? Ну конечно. Хотя из милосердия следовало бы простить его. Судя по всему, ты так и поступил.

– Мне почти не за что его прощать, – сказал я. – Он мне не отец.