Список Мадонны

На берегу Сиднейской гавани вперемежку стояли старые и новые дома. Было очевидно, что их строили так, как душе угодно. Недавно сооруженные склады, новые пристани, временные молы и убогие лачуги боролись за место поближе к воде. Бернард Блейк постоял на каменном возвышении между двумя причалами сразу к востоку от гавани. Когда возвращался к старому ирригационному каналу, он прошел мимо двух женщин-аборигенок, сидевших на корточках и жаривших рыбу на раскаленных углях в сырой ямке. Одетые в смешные грязные длинные платья, доходившие до лодыжек их босых ног, они без всякого интереса посмотрели на него.

Вскоре высокие корабельные мачты оказались у него за спиной, и он очутился в нижней части Джордж-стрит, откуда направился к жилищу священников за новой церковью, которая выросла рядом с ужасной дырой, называемой ботаническим садом. До недавнего времени это место было скоплением пыли, а теперь превратилось в топкое болото. Перед Бернардом открылась картина сморщенных от солнца растений, утонувших в воде. Это было типично для этих мест. Как и эти женщины-аборигенки. Грязные существа из каменного века, черные и примитивные, особенно вблизи респектабельных английских домов, где, по доброй британской традиции, в полдень на стол подавали чай с кексами. Блейк остановился и взглянул на дома, в беспорядке разбросанные по берегам голубой бухты. Да, это на самом деле было то место, где уживались крайности, позволявшие смягчать рукотворное уродство диким великолепием природной красоты, очиститься от плодов раздутого постыдного невежества. Но самым характерным для этого места была податливая гибкость, которую идиоты, присланные сюда как раз для поддержания порядка, превращали в полную анархию. И именно поэтому, несмотря на отвращение и раздражение, Бернард Блейк чувствовал себя в Сиднее вполне по-домашнему.

Когда он прибыл сюда поздним летом 1839 года, он был испуган примитивностью Сиднея. Немощеные дороги назывались здесь улицами. Они были проложены без всякого смысла, подобно козьим тропам. Эти дьявольские создания бродили повсюду, удовлетворяя свою ненасытность. Несмотря на то что гостиница «Ройал», две протестантские церкви и губернаторская резиденция придали месту некий налет цивилизованности, ему все еще не хватало стабильности. Военные казармы с их низкими крышами, открытые веранды с вульгарными колониальными вывесками и даже могилы за почтой с куполом синагоги, нависшим над ними, напоминали ему заброшенное кладбище в какой-нибудь мусульманской стране. Полдинг однажды сказал, что Сидней напоминает ему типичный английский портовый город. Если это соответствовало действительности, то он был рад тому, что так и не побывал в Англии.

Ничто здесь не напоминало ему о Генуе, не говоря уже о старом аристократизме. Здесь не было даже намека на какую-либо утонченность. Сидней был грязным городом, неопрятным до крайности, стоило вам только миновать сравнительно новые кирпичные дома с изгородями, увитыми геранью. Район прибежища порока, известный как Рукерис, тянулся от Сиднейской гавани до порта Дарлинг. В сравнении с жалкими лачугами и грязью, царившими на этой узкой полоске земли, бедные кварталы Рима выглядели вполне респектабельными. Единственным местом в Сиднее, вызвавшим интерес у Бернарда, был рынок. Огромный выбор цветов, фруктов, овощей и всякой всячины, расхваливаемой на полудюжине языков и наречий, свидетельствовал не только о жизненной силе, но также и о потенциальном плодородии этих мест. Сидней был грубым городом. Он был безобразен. В нем не было уважения и было мало чести. Но он весь кипел от неугомонной энергии. Он был той подлинной пустыней, откуда должна была появиться Ламар. Каждый раз, когда бесполезность его собственной жизни набрасывалась на него ночью подобно рою черных мух, он думал о Ламар. Новому порядку суждено было начаться здесь, где еще не были совершены ошибки, где незавершенности могла быть придана правильная форма, где вольнодумцев можно было превратить в мучеников.