Спросите Колорадо: или Кое-­что о влиянии каратэ на развитие библиотечного дела в США

Я выбрала Колорадо, потому что это было самое удаленное от любого цивилизованного пункта место. И еще там отовсюду были видны горы, которые всегда мне казались самым экзотическим местом на свете. И я выбрала местом обитания Болдер — не сам город, там цены на жилье просто астрономические, а его пригород — в ту пору самый быстрорастущий город Америки Супериор — наилучший, имя которого, казалось, обещает мне новую лучшую жизнь.

Как я узнала потом, город обязан своему названию качественному углю, который здесь добывали до середины двадцатого века. Уголь был и впрямь превосходным. Когда запасы угля полностью иссякли, городок постепенно пришел в упадок, закрылись школы и магазины, и даже воду привозили сюда раз в день в специальной цистерне.

Но пришли новые времена, в Колорадо потянулся народ из загнивающей Калифорнии, водопровод протянули прямо из каньона Эльдорадо с его целебными источниками, и жизнь забила ключом.

Я люблю Супериор, этот поднявшийся из отработанных угольных копий оазис, он стал для меня воплощением чего-то родного и близкого, чего мне никогда не хватало. Здесь я чувствую себя дома.

Я подняла глаза на Пола. Он смотрел на меня, и видимо, уже давно. Ах да, он же спросил что-то.

Я улыбнулась.

— Я приехала сюда, потому что хотела начать новую жизнь… Посмотреть, как люди живут. Улучшить свой английский — тоже достойная причина, во всяком случае из Москвы она выглядела именно так…

Никто меня не уговаривал остаться. Вот я и не осталась. И теперь я здесь. И кажется, что сегодня я пойму, за чем я приехала.

Пол еще что-то мне говорил, а я ничего не слышала.

Давно мне не было так хорошо. Все беды и проблемы куда-то подевались… Когда я последний раз вот так сидела с хорошим человеком, слушала его голос, бездумно кивая и глупо улыбаясь?

Почему-то мне вспомнилось, как в девятом классе за мной «ухаживал» одноклассник Кирилл — так это называла моя бабушка, а я никак не могла определиться в своих чувствах. Мне нравилось, как он на меня смотрел, говорил всякие слова и водил в кино, но ничего особенного я не чувствовала, а он то и дело закатывал сцены ревности, и я, пользуясь открывшейся возможностью, с удовольствием закатывала ответные сцены — а кто ты такой, чтобы меня ревновать? И мы надолго ссорились.

И вот в такие дни умный Кирилл подсылал ко мне друга Лешку, который всячески меня развлекал, говорил хорошие вещи о Кире и на школьных вечерах танцевал только со мной и отгонял других ухажеров, чтоб не совались в Кириллово отсутствие. С ним было хорошо, можно было рассуждать о книгах, о музыке и о мальчиках (только Кирюхе не говори!). Иногда я приходила к нему в гости — непременно с подружкой Светкой, и мы сидели на тахте, ели мармелад в шоколаде и слушали музыку. Кончилось дело тем, что Лешка начал встречаться с моей подружкой, она тоже начала устраивать ему истерики и ссоры, и теперь уже я утешала Лешку и говорила ему всякие хорошие слова о Светке. Он усмехался в ответ, и чтобы положить конец бесплодным разговорам о том, что надо бы нам всем помириться (иногда и это случалось!) включал мою любимую кассету с ранними записями Пинк Флойд. Он всегда был ужасно занят, то паял цветомузыку, то дистанционное управление к телевизору, и я могла часами просто сидеть на тахте, читать «слепые» перепечатанные на папиросной бумаге романы Стругацких из самодельного собрания сочинений его родителей (читать можно сколько угодно, из дома выносить нельзя — такое у них было правило) и слушать Сида Баррета.

Почему я вдруг вспомнила Лешку? Несколько лет назад, на встрече с выпускниками школы, куда он пришел с женой и маленькой дочкой, после изрядного количества вина он пригласил меня танцевать. Мы медленно колыхались под журчание музыки, и вдруг Лешка сказал:

— Эх, как же я тебя тогда любил!..

Я даже остановилась от неожиданности, сбросила руки у него с плеч, но собралась, вновь обняла его и мы закружилась дальше. Я не сказала ему ни слова, и едва кивнула, когда они с женой стали прощаться — дочке пора было спать — а я еще долго-долго сидела в постепенно пустеющем ресторане с ощущением непоправимости происшедшего. Почему он не сказал мне ничего раньше? Почему главные слова мне всегда говорят другие? От которых я ничего не хочу услышать?