Среди красных вождей том 2

— Леонид Борисович пишет мне только, что вы познакомите меня с каким то проектом, — ответил я, и прочел ему в выдержках письмо Красина.

— Да, так вот, видите ли, Леонид Борисович сказал мне, что я могу говорить с вами с полной от­кровенностью. Речь идет о попытке "завоевать Францию". Или, серьезно говоря, о том, чтобы добиться признания советов. Сюда уже несколько раз приезжал "дядя Миша" (Фигура глубоко комическая. "Дядей Мишей" его звали все, кажется, по почину когда то моих больших любимец, дочерей Красина. Это присяжный поверенный Михаил Александрович Михайлов, живший тогда в Париже. Человек очень, до усыпления неумный, к которому сам Красин, по крайней мере, относился юмористически. Во времена Временного Правительства он был военным комиссаром. Где он и что делает теперь — не знаю. Он носился с разными нелепыми проектами. — Автор.), говоривший мне, что вы посвящены в те шаги, которые он делал в этом направлении…

Одно только упоминание этого имени сразу же выз­вало во мне безумную скукуи я с трудом подавил в себе зевоту.

note 215— Знаю, знаю, — весело сказал Скобелев, заметив впечатление, произведенное на меня этим именем, — он действительно не гениален… нет, мой проект построен, как у марксиста, на чисто материалистических базах. Я считаю, что для "завоевания Франции", прави­тельство которой относится совершенно отрицательно к советам, особенно, Пуанкаре, необходимо сперва обрабо­тать общественное мнение или, вернее, заинтересовать буржуазию перспективой возможно больших барышей… Я на свой страх и риск давно уже кое - что делаю в этом направлении, т. е., веду все время агитацию, живописуя те миллионы, которые пойдут в карманы капиталистов, если Франция вступит в экономические отношения с Россией… виноват, с РСФСР, — с улыбкой поправился он. — Но вы понимаете, Георгий Александрович, что в таком деле одна агитация, не подкрепляемая чем либо реальным, слабо действует… Французам, при их крайней жадности, нужно что-нибудь реальное, им надо услышать металла звон….

И он развил свой нехитрый план, который сводил­ся к тому, чтобы мы, несмотря на непризнание, постара­лись завести с Францией торговлю, т. е., чтобы мы поку­пали у французских промышленников товары, даже не стараясь особенно выторговывать у них в цене, и одно­временно продавали бы им наши товары, не гонясь за ценами, или, так сказать, по рекламным ценам, хотя бы на первое время.

— Я вас уверяю, Георгий Александрович, — сказал он в заключение, — первая же сделка, которая будет проведена, вызовет и толки и зависть… Газеты обеспечены… они будут кричать… И заговорят все торгово-промышленные сферы, которые и будут уж настаивать и давить на Пуанкаре и вообще на правительство. А тут на note 216

помощь придут и разные либр-пансеры, вроде Эррио, ко­торые в свою очередь будут давить на правительство… кричать…

Линия была намечена. Мы сговорились со Скобелевым о том, что он организует в Париже частную кон­тору на свое имя, которая и будет официально исполнять наши поручения по покупке или продаже тех или иных товаров. В два-три дня мы со Скобелевым разработали весь план организации, наметили штаты и пр. И тут же я ему дал задание выяснить, не можем ли мы приобрести (было требование из Москвы) во Франции хорошие шины, грузовые и легковые, и ряд еще разных товаров. Одновременно я дал ему образцы наших экспортных то­варов, как икра, шампанское "Абрау-Дюрсо", кустарные изделия, ковры…

Завязались дела с Францией. Скобелев, не помню, через кого, добился согласия впускать во Францию наших приемщиков. И вскоре я заказал известному заводу "Бургуньон" довольно значительную партию шин. Когда эта партия была готова, я командировал для испытания шин двух вполне честных и знающих сотрудников, упомянутого уже выше - В. А. Силаева и Б. А. Бетлинга. Два слова о них.

Покойный Силаев был петербургский рабочий с Путиловского завода, человек очень умный и интеллигентный по складу своего ума. Во время войны он был командирован в Англию для приемок разных военных заказов. Это был вполне и до щепетильности честный человек. Он был беспартийный. Когда мы близ­ко сошлись с ним, он мне откровенно говорил, что его "душа не принимает коммунистической партии". И, несмотря на всякие давления на него со стороны, как например, Клышко, он так и остался вне коммунисти­ческой партии до самой смерти. Натура этого простого note 217человека была тонкая и деликатная и благородная: когда он приехал во Францию, где его интервьюировали жур­налисты определенных газет, он, повторяю, не буду­чи большевиком и относясь весьма отрицательно к боль­шевизму, на поставленный ему вопрос, ответил: "я большевик"…