Средневековье крупным планом

Дело в том, что мы, «Европа», «западная цивилизация», тоже обладаем – осознанно или неосознанно – набором координат и характеристик, по которым нас будут реконструировать будущие далекие потомки. Но они точно будут реконструировать нашу картину мира и наши поведенческие практики, сопоставляя их с теми нашими современниками, кто на нас не похож, с теми, кого мы сами не считаем такими же, как мы. Разглядывая нас под исторической оптикой разной силы, они для начала найдут разительные отличия между континентами, даже говорящими на общем языке, скажем, на «глобиш-инглише». Затем посмотрят на Европу и найдут там итальянцев, сербов, албанцев, англичан и немцев, грузин и басков, украинцев и русских. Таких разных… Увеличив фокусное расстояние, среди итальянцев они различат сардов и апулийцев, миланцев и неаполитанцев, среди русских – петербуржцев, вологжан и сибиряков. Затем они поймут, что политики не во всем похожи на оперных певцов, а многодетные семьи – на однополые «паксы». Они скоро заметят, что даже в рамках типа хорошо заметны такие отличия, которые позволяют говорить о своем и чужом, о схожести и об инаковости, о правоверии и о диссидентстве. Наконец, они поймут, что эта самая «западная цивилизация», со всеми ее координатами и правилами игры, существовала в том числе потому, что сопоставляла себя с чем-то Иным, развивалась на фоне Чужого, что делала она это с большей или меньшей терпимостью или нетерпимостью, чуткостью к чужим голосам, готовностью или неготовностью принять непохожего на себя, всякий раз рассчитывая допустимые цифры «погрешности» по отношению к собственной идентичности. А если они решат почитать периодику или художественную литературу далеких 2000-х – 2010-х годов, то убедятся, что наша европейская цивилизация только тем и занималась, что пыталась определить и опреде́лить себя за счет окружающих.

Для мира на земле средневековое общество нуждалось в мире с небесами и создало удивительно действенный институт взаимодействия с ними: Церковь.

У любой масштабной цивилизации есть граница, центры и периферии, даже если она, как Средневековье, не отгораживается от других миров ни колючей проволокой, ни визовым режимом. Любое общество состоит из полноправных членов, но само их полноправие предполагает то, что кто-то его лишен, кто-то оказывается – навсегда или временно – отщепенцем, маргиналом, пришельцем или изгоем. Кто-то, наконец, – затяжной приграничный конфликт, небезынтересный, но ненадежный сосед, которого лучше держать на безопасном расстоянии. У любой истории есть магистрали и есть тропы, у любой столбовой дороги – обочина, на которой историку иной раз стоит устроить пикник, в том числе в качестве заключительного ужина. Поговорим о тех, кто в мире средневекового Запада не был «своим», но без кого этот мир все равно немыслим.

Парадокс в том, что власть, в том числе церковная, всегда нуждалась в единомыслии и единогласии. Но она же, твердой рукой ведя к согласию, порождала разногласия.