Stabat Mater

Она меня удивила сегодня. Даже не подозревала в ней такой силы. Говорит с трудом, руками еле двигает, ноги вообще не чувствует, и только характер – ничуть не парализован!.. Хочу наконец узнать: как она подключилась к Алеше, что с ней творила его боль и как вообще она смогла выжить в одиночку… Но Мария разговаривает со священником. И, кажется, – о чем-то важном.

А я сижу под большим крестом. Рядом – Рита и Лёнька… Бог весть как все сложится. Но я знаю Ритин телефон, и еще на всякий случай – Лёнькин адрес, и адрес Ритиного детдома. Если только выкарабкаюсь – обязательно найду ее… Хотя как я смогу выкарабкаться – террористка и наркоторговка!..

– Сэ… Слушай, Ника, а когда у тебя было сэ… сэ… самое большое счастье в жизни? – Рита мечтательно смотрит вверх, под купол церкви.

– Самое большое?.. Да много было всего хорошего…

Мне не очень-то охота болтать с Ритой. Хотя с другой стороны, что делать? Просто сидеть и чувствовать, как сердце колотится все сильнее?..

– Самое большое, говоришь… Да, было такое… Подарок на день рождения…

Удивительно – не так уж часто я вспоминала тот день рождения. Точнее – ту ночь. И может быть, даже старалась не вспоминать. Наверное, потому, что слишком остро все было и слишком уж в стиле Дэвида… Но теперь отчетливо вспомнился даже шорох тяжелого черного песка в слабом прибое. И тот дико жаркий полдень на Тенерифе – за неделю до дня моего рождения. И как Дэвид шел ко мне с другого конца пляжа, странно искажался в мареве над песком и нес в руках самое нелепое, что только можно было здесь вообразить, – резиновые сапоги на теплой подкладке. Подошел и поставил их передо мной:

– Вот. Скоро твой день рождения. Это от меня. – И, выдержав долгую паузу, добавил: – Там внутри, в сапоге, посмотри.

Я взяла горячий сапог и вытряхнула на песок авиабилеты какой-то незнакомой компании, открыла и прочла: Ла-Пас, Боливия, девять часов лету…

– Это не всё, – загадочно сказал Дэвид. – Из Ла-Паса еще два часа лететь до места…

– До какого места, Дэйв? – обреченно спросила я.

– Сюрприз! – радостно хрюкнул он.

Уже тогда мне начали надоедать его безумные затеи. Он, например, мог тащить меня на край света, чтобы показать, как высовывают языки пляшущие маори. Или целый месяц плестись по Японии из города в город, с острова на остров – вслед за волной цветущей сакуры. Или скакать на резиновой лодочке по Охотскому морю вместе с защитниками кашалотов, преграждая путь китобоям, – пока я уже сама не готова была лупить этих ч…вых кашалотов голыми кулаками… Уж я орала ему открытым текстом: «Хватит быть моим аниматором, сбавь обороты, я устала от этих скачек!» Все без толку!.. Вот и теперь он задумал что-то highly amazing. Но заранее не признался бы, хоть режь.

Через три дня, когда мы добрались до Ла-Паса, выяснилось, что я хреново переношу высоту. А проклятый Ла-Пас оказался на высоте почти четырех километров. Но затейник Дэвид предусмотрел и это. Следующие три дня мы куковали в этой поднебесной дыре, чтобы я привыкла. Потому что нам предстояло сигануть еще выше в Анды!.. И когда мне уже хотелось всеми ногтями впиться в загадочную Дэвидову рожу, мы высадились из вертолета на плоском валуне посреди бескрайней серебряно-белой равнины. И то, что я сверху приняла за ледник, оказалось идеально ровным соляным плато, раскинувшимся на сотни километров и покрытым тонким слоем воды. И больше там не было ни-че-го.

Вертолет вспорхнул и исчез, проглоченный заходящим солнцем, и тогда я стала понимать, что приготовил для меня мой креативный Дэвид – «Романтическую ночевку в самом одиноком месте», «Поцелуй в соленый пуп Земли», «Место силы для минималистов» или еще какую-нибудь паранойю… Хорошо хоть, экипированы в тот раз мы были нормально – пуховики, длинноухие шапки из альпаки и те самые сапоги, с которых все началось.

– Ну, идем? – Дэйв соскочил с валуна и протянул мне руку.

– Что? Еще куда-то?.. – Мне хотелось заскулить и завыть, как потерявшемуся щенку.

– Идем смотреть твой подарок! – Дэвид будто не замечал моего настроения.

И я покорно побрела за ним по солончаку только потому, что сесть на валун и сказать «никуда не пойду» было бы еще глупее.

Слой воды везде был ровный, по щиколотку, и даже сквозь сапоги чувствовалось, насколько густа эта вода – словно соленый сироп. Зато воздух казался невероятно легким, почти отсутствующим, и было удивительно – как это мы не задыхаемся в таком безвоздушном пространстве? Помню, я даже сняла варежку и помахала рукой, чтобы почувствовать, как воздух гладит ладонь, но ничего не ощутила.

Мы шли минут двадцать в прозрачных сумерках – сначала розовых, потом зелено-голубых, потом – синих. И сумерки были везде – сверху и снизу, в зеркале воды у нас под ногами.

Наконец Дэвид остановился и сказал:

– Здесь…

Как будто это место чем-то отличалось от любого другого в радиусе ста километров.

Я оглянулась. Даже валун, на который мы приземлялись, исчез из виду.

– Вот, – сказал Дэйв. – Просто стой здесь.