Stabat Mater

Как странно, Ваня, как странно! У меня на руках умирали дети, и я относилась к этому как к чему-то естественному – ну что ж, болел и умер, такая судьба. И отпускала их почти с легким сердцем… А вот от твоего ухода так тяжело… Необъяснимое ощущение: вроде бы ты не здесь и вроде бы – рядом. И даже ближе, чем те, кто действительно здесь… Знаешь, я тут на днях встретила одного старого знакомого. Точнее, он сам разыскал меня. Случайно увидел в новостях – Мария давала интервью, а я просто мелькнула за ее спиной, но он узнал меня и нашел, приехал в отель… Не видела его два года… Нет, уже даже больше… Шел мне навстречу по холлу отеля, опираясь на трость и сильно хромая. Оказалось, какое-то время назад он хотел залезть на страшно высокую гору в Гималаях, застрял там в буране, отморозил ступни… Так и знала, что он допрыгается со своей вечной тягой к приключениям! Спросила его – зачем явился. Оказывается, пришел узнать: неужели я тоже – одна из этих «избавительниц»… Кстати, Ваня, журналисты придумали для нас дикое словечко – relievers[36]. И оно уже, к несчастью, прижилось. Представляешь – relievers! Так пишут на болеутоляющих пилюлях. А по-русски как сказать? Реливеры, что ли? Кошмар, короче… Так вот, мы с этим отмороженным старым знакомым сидели в холле, и он спросил: «Are you like them? Are you reliever as well?»

[37] Мне чуть дурно не стало. Я давай отнекиваться, кричать: «Нет, что ты! Я просто секретарша при них…» Ну, посидели еще. Говорить вроде не о чем, и он, бедный, уковылял… Ты только не ревнуй, Ванечка. Когда-то этот человек, Дэвид, был мне очень дорог. А теперь я даже не стала смотреть ему вслед – как он ковыляет вниз по ступенькам… Что-то со мной случилось, Ваня. Видимо, надо мне искать какую-то новую жизнь, опять начинать сначала… Страшно завидую Ритке… Да, Ваня, ты же, наверно, не знаешь. Наша Ритка жива. И беременна! И, я думаю, можно сказать и так: жива, потому что

беременна. В Москве ее опекают Костамо и тот доверенный юрист Марии, который помогает нам во всем. За Риткиным здоровьем следят хорошие доктора. Только эти доктора не знают, что у нее был СГД и приступы прекратились, когда она забеременела. И никто об этом не знает, кроме Дины и Якова Романовича. Потому что – мало ли кто заинтересуется этим феноменом и захочет исследовать его… А живет Рита с Диной – им сняли хорошую квартиру рядом с Филевским парком. Я часто ездила к ним, гуляла с Риткой по парку. И, знаешь, даже если просто смотрела на нее, набиралась чего-то такого… радостного. Слушай, это же потрясающе – как цепляется новая жизнь за любой шанс появиться на свет, осуществиться! Даже за такой ненадежный и слабый шанс, как Риткино тело. Про таких, как она, говорят: и в чем только душа держится? Но ведь держится же! И даже не одна, а целых две души! Значит, кому-то все еще нужны новые дети, новые жизни? Значит, кто-то все еще хочет нашего продолжения?..

Ох, Ванечка-Ванечка! Сколько же всего мы не договорили!.. Вспоминаю твои стихи – такие чистые, детские. Жалко, что я так мало запомнила, только отдельные строчки. А теперь и прочесть негде, ты ведь все держал в голове… Я, знаешь, теперь часто листаю твою записную книжку, ношу ее с собой. Ты уж извини. Но ведь ты бы мне, наверное, разрешил, правда? Да там и нет ничего такого, что нужно было бы прятать от чужих глаз. И вот не выходит у меня из головы короткая запись из этой книжечки. Ты написал: «Сегодня мамин день рождения. У Бога все живы». Ванечка, какой же ты счастливый, если тебе пришли в голову такие слова! И правда – так важно верить в это наперекор всему! Вот и сегодня в церкви, думая о тебе, я твердила: «Ванечка, пожалуйста, верь в это – верь, что смерти нет, и все всегда живы, и всё всегда продолжается!..»

Знаешь, Ваня, здесь, в Иерусалиме, мне вдруг стало интересно: почему же все-таки двадцать веков люди все твердят и твердят имя Иисуса Христа? И все это пошло отсюда – здесь эта «кнопка», которая запустила весь процесс. Но где она тут? Весь старый Иерусалим – сплошная сувенирная лавка. Торгуют распятиями, иконами, камешками с горы, где казнили Иисуса, картонными терновыми венцами… Но я понимаю, что по-другому здесь быть не может. Любая популярность мгновенно плодит тех, кто на ней наживается. А уж такая

всемирная популярность – и подавно. Но даже коммерция не может двадцать веков бурлить вокруг пустоты. И если уж есть здесь та самая «кнопка» и «вечный двигатель» всего этого, то, наверное, они – в том месте, где Христа казнили, а потом оплакали и похоронили, а он взял и воскрес. Оказывается, все эти места близко друг от друга, и сейчас они – под крышей одного огромного храма. И когда отец Глеб собрался туда идти, я напросилась с ним. Он был удивлен и, по-моему, раздосадован. Наверное, ему хотелось побыть одному в таком месте. Но я вцепилась в него как репей.

Мы пробирались по людным улицам, точнее – по базарным рядам. Как вдруг отец Глеб остановился, взял меня за плечо и повернул к себе. На его лице я увидела досаду и тревогу.