Stabat Mater

А здесь, на Гефсиманском холме, – монастырь, в котором живут русские монашки. Представляешь – прямо здесь, в этом Иисусовом саду! И при монастыре – церковь, в которой мы молились с отцом Глебом о тебе и о твоем папе. Сейчас отец Глеб вернулся в город, а я осталась здесь, чтобы поговорить с тобой.

Ванечка, прости, я, наверно, говорю слишком беспорядочно… Я попозже расскажу тебе, как мы оказались в Иерусалиме, а сейчас… На чем я остановилась?.. А, да… Марию освободили и всех наших – тоже. Это стало возможным после того, как Б. Б. спихнули с трона. Сам бы он, конечно, ни за что не ушел – даже несмотря на то, что после истории с хосписами вся страна превратилась в сплошной митинг и со всех площадей ему орали: «Пошел вон!». Но неожиданно Дума, которая всегда была его железной подпоркой, проголосовала за его отставку. То есть попросту воспользовалась случаем, как будто давно этого ждала. Ну а главное – в семьях полицейских, нацгвардейцев и прочих фээсбэшников стало много больных детей. Оставляя их без помощи, власть предала своих церберов так же, как и всех остальных граждан. Ну и вместо того чтобы разгонять митинги, церберы заорали: «Пошел вон!» вместе со всеми… Какое-то время в Москве безобразничали добры молодцы из православных дружин. Но как только ветер переменился, они притихли и исчезли…

Странная штука, Ваня: вот, кажется, власть – самая прочная вещь на свете. Как вдруг в один прекрасный день оказывается, что она – зыбкая и гнилая и непонятно вообще на чем держалась. Мы говорили об этом с отцом Глебом, и он, конечно, опять съехал на свою любимую тему – на совесть и бессовестность. Но в этот раз я с ним согласилась. Ведь каждая власть и вправду держится на бессовестности. Особенно если у власти – преступники. Для них безмозглые и бессовестные – идеальные подданные. Потому что умным и совестливым не нужна никакая власть, они могут и сами управляться – по своему внутреннему, честному закону. Беда в том, что бесстыдная власть хоть и рухнет, но подданные, которых она успела отравить своей гнилью, действительно не смогут жить под самоуправлением совести, и нужна будет новая власть, очередной «новый порядок»…

Ох, Ванечка, ты всегда смотрел на меня с обидным восхищением, если я умничала. Вот и сейчас, кажется, смотришь… Или это смотрит горлица, которая опять прилетела ко мне?..

Ну вот, а сейчас пока еще ничего не понятно насчет этого «нового порядка». Но отец Глеб надеется, что все у нас станет добрее и милосерднее… Ох… Честно говоря, не просто поверить в это! И мы даже немного сцепились с отцом Глебом. Но он напомнил мне – что стало последней каплей, сокрушившей Б. Б. Понимаешь, Ваня, сложилось так, что этой каплей стала история нашего Лёньки… Может быть, тебе неприятно вспоминать про Лёньку, про ту ночь и про все, что случилось… Но я расскажу быстро, в двух словах. Когда следователи стали разбираться с тем

взрывом и той бомбой, они почти сразу дознались, что ее сделал и хотел бросить в штурмовиков именно Лёнька. Уж не знаю, кто и зачем рассказал им об этом. Но видно, дурак Лёнька хвастался всем и каждому, что у него есть бомба. Да и в церкви все видели, как он поджег ее и хотел бросить… В общем, Бог теперь судья тому, кто сболтнул об этом следователям. В итоге Лёньку арестовали, заперли в изоляторе и оставили без помощи, не пустив к нему ни врачей, ни адвокатов. И через несколько часов он умер, не выдержав очередного приступа… И, понимаешь, Ваня, он ведь был в той самой «Матросской Тишине», где держали меня, и я могла бы помочь ему, если бы только знала, что он там, и если бы меня пустили к нему… А дальше – юристы-правозащитники как-то достали запись с камеры наблюдения в том изоляторе, где умирал Лёнька, и добились, чтобы эту запись показали на заседании Думы. Депутаты смогли выдержать только полминуты этого видео. Но и этого хватило, чтобы в тот же день наш президент перестал быть президентом. И чтобы решение о закрытии хосписов было отменено, и нашлись бы деньги на продолжение помощи детям… Вот и получилось, что в конечном счете все решило именно сострадание. И мне уже расхотелось спорить с отцом Глебом. В конце концов, Ваня, мне ли судить, на чем держится мир! Я лишь чувствую, что это равновесие страшно хрупкое и даже как будто невозможное. Кажется, на том полюсе, где совесть и сочувствие, их осталось так мало… Но, видимо, там действительно есть что-то сильное и весомое, раз мы еще не рухнули в бездну… И, знаешь, теперь появилась новая надежда, что, может быть, не рухнем. Да какая надежда!..