Стаи. Книга 3. Столкновение миров

— Я… мне… можно… макароны с сыром… и… и…

Лис уже глотал слюну — организм сдался и очень хотел есть.

— … сырные шарики в…

Мирра закивала так быстро, что, казалось, голова только чудом не рассталась с телом:

— Я поняла! Погоди, я мигом!!!

Ошалевшая от вида своего лучшего друга, грязного, похудевшего так, словно он две недели бродил по пустыне, с непереносимой болью в глазах, она рванула к выходу, но её на лету поймал офицер:

— Мы привезём всё, только скажи, что надо, а сама оставайся с ним.

Мужчина говорил в полголоса, но хоть бы он и кричал, бедолага не обратил бы на это никакого внимания: как во сне, кицунэ зашагал на запах воды, твердя самому себе:

— Надо помыться… Нельзя в таком виде на похороны ехать…

Мирра исподволь порадовалась: рыжий плут не утратил остроты мышления. Она уже в траурном, чёрном костюме, который все эволэки традиционно одевают на проводы соратников, и понял, что его семью придадут земле сегодня. Собственно, бойцовская рыбка именно для этого и дежурила в полицейском участке уже вторые сутки.

В тюрьме была «помывочная», где из шланга тугой струёй приводили, обычно, в чувство не в меру трезвых субъектов, перед тем, как переодеть в арестантскую робу — иные выпивохи так успевали изваляться, что пачкать казённое бельё было как-то не с руки.

В тесном помещении Лис срывал с себя вонючую одежду, в которой, наверное, навсегда, поселился запах крови. Он работал холодно, даже с каким-то остервенением, но вдруг замер, уловив отражение в небольшом зеркале.

Мирра отвела взгляд и сделала вид, что возится с его новой одеждой, непроницаемо чёрной, как предрассветная ночь.

Элан, не веря собственным глазам, провёл рукой по засаленной шевелюре: он больше не рыжий. Пережитое чудовищное потрясение сделало его седым, волосы приобрели какой-то странный оттенок, светло пепельный, словно украшенный серебряными нитями…

Машина не спеша пробиралась по столичным кварталам: то долго ехала прямо, останавливаясь в небольших пробках и на светофорах, вежливо пропуская пешеходов. Время ещё было, и Катя не торопилась, давая возможность закадычным друзьям поговорить. Сама перебинтованная, казалось, во всех местах сразу (ох, и досталось её живой оболочке!) она по приказу Хельги взяла на себя роль водителя — даже Мирре сейчас за руль лучше не садиться.

На заднем сидении, потухшие и взволнованные, сидели рыжий плут и бойцовская рыбка. Оба даже и не знали, чего ожидать от предстоящей встречи с родственниками, особенно с семейством Дорониных.

— Я не хочу ехать, — честно признался Элан. — Может это трусливо, но я даже не знаю, как в глаза им смотреть. Афалию и детей убивали, а меня даже рядом не было.

Мирра попыталась приободрить друга:

— Не вини себя, никто не знал, что случится такое! Ты что, пророк?! Все обделались!!! Нечаев чуть в петлю не лезет, винит себя во всём случившемся, глава полиции Белограда подал в отставку, ИСБ прохлопала нападение!

Она сердито махнула рукой:

— Да, что там ИСБ… Сами хороши, нашли где проводы устраивать…

Она шипела рассерженной кошкой.

— Расслабились мы! Ох, как расслабились! Эйфория от успехов вскружила головы всем, без исключения, и эти головы перестали заглядывать даже в ближайшее будущее, перестали думать об опасностях. Вот и результат…

Она врезала кулаком по подголовнику переднего сидения с такой силой, что тот просто каким-то чудом не оторвался.

— А ведь уже давно было известно, что в эмигрантских кварталах на нас зуб точат! Знали мы все, что там за компот бурлит, знали, что многие там винят нас в своих бедах!

Лис покачал головой, ему осталось только согласиться:

— Да, умылись кровью мы исключительно по собственной глупости…

* * *

Элан не мог не признаться честно сам себе: он рад, что похороны прошли без эксцессов. Его никто ни в чём не обвинял, хотя, защищая его семью, сложил голову в неравной хватке с пьяными выродками простой солдат удачи, а он примчался к месту трагедии уже после кровавой развязки. Даже Ростилав Алексеевич, когда Лис, простившись с любимой и детьми, возложив к смертному одру цветы, опустился на колени у ног отца погибшей девушки, подставив беззащитную шею… Губернатор не ударил, не закричал страшных обвинений, а положил руку ему на голову и долго не отпускал, гладя родного сына, прощая ему всю вину, мнимую или даже настоящую.

Все, кто только пришёл на проводы, даже тысячи абсолютно незнакомых людей, что стекались со всех концов города и до, и после того, как три гроба, большой и два крошечных, опустили в сырую промёрзшую землю, несли в его душу странное успокоение. По мере того, как рос курган из цветов и мягких игрушек, как зажигались сотни и сотни новых свечей, в сердце закрадывалась светлая печаль, а в глазах уже не было сжигающей душу злости.