Сталин и его подручные

Из иностранных корреспондентов только один, Николаус Бассехес, объективно написал об использовании принудительного труда и таким образом разгневал Сталина, который распек Кагановича и Молотова:

«А мы молчим, как идиоты, и терпим клевету этого щенка капиталистических лавочников. Больше-ви-ки, хе-хе…

Предлагаю:

а) облить грязью эту капиталистическую мразь на страницах “Правды” и “Известий”;

б) спустя некоторое время после этого – изгнать его из СССР» (26).

Правду о Беломорканале высказал всего один русский поэт, Николай Клюев, нищий и отверженный, живший лишь подаяниями от друзей и иностранцев. Его строки уцелели только потому, что он цитировал их, когда НКВД допрашивал его в Сибири:

То беломорский смерть-канал.Его Акимушка копал,

С Ветлуги Пров да тетка Фёкла.Великороссия промоклаПод красным ливнем до костейИ слезы скрыла от людей,

От глаз чужих в глухие топи…Россия! Лучше б в курной сажеЧем крови шлюз и вошьи гатиОт Арарата до Поморья (27).

До 1931 г., когда Сталин еще бродил поздно вечером по улицам, они с Молотовым и Ворошиловым иногда, даже несколько раз в неделю, заходили из Кремля на Никитскую к Горькому. Там они сидели за столом, разговаривая до поздней ночи. На эти собрания приходила пестрая группа писателей, и многие из них умилялись скромным добродушием Сталина. Как всегда, с осторожностью опытного заговорщика, Сталин сидел лицом к двери. Он угощал своих слушателей сплетнями из недр партии: «Ленин знал, что умирает. Раз, когда мы были наедине, он попросил меня принести ему цианистый калий. Вы – самый жестокий человек в партии, Вы, говорит, это можете». Сталин уговаривал писателей высказывать, что у них на душе (28). «Только на кладбище будет единство», – говорил он им. Подобно Мао Цзэдуну, придумавшему лозунг «Пусть расцветет тысяча цветов!», Сталин намеревался выполоть сорняки в своем литературном цветнике.

Самые доверчивые писатели расслабились в этой будто бы дружелюбной атмосфере. Один объявил, что нельзя изображать членов политбюро как полубогов. Другой прервал тост, заявляя, что, наверное, Сталину надоедает вся эта хвала. Обоим жить оставалось недолго. Осторожный Корнелий Зелинский записал в своем дневнике:

«Когда Сталин говорит, он играет перламутровым перочинным ножичком, висящим на часовой цепочке под френчем… Чуть что, он тотчас ловит мысль, могущую оспорить или пересечь его мысль… и парирует ее. Он очень чуток к возражениям и вообще странно внимателен ко всему, что говорится вокруг него. Кажется, он не слушает или забыл. Нет… он все поймал на радиостанцию своего мозга, работающую на всех волнах» (29).

Сталин, Молотов и Ворошилов получали удовольствие от компании писателей и не возражали, если они встречали на таких собраниях у Горького Менжинского, Ягоду и других гэпэушников, но очень не любили натыкаться на Бухарина и Каменева, к которым Горький, напротив, благоволил. Горький пытался мирить врагов и даже заставил Сталина поцеловаться с Бухариным. Приблизив лицо к Бухарину, Сталин сказал: «Не укусишь?» – «Тебя укусишь – зубы обломаешь. У тебя ведь губа-то железная» (30).

Горький уговорил Сталина не «добивать» Бухарина и Каменева, а отложить на время расправу над ними. Бухарина назначили редактором правительственных «Известий», а Каменева – главным редактором издательства «Academia». Бухарин превратил «Известия» в газету, которую можно было читать иногда с подлинным интересом, несмотря на строгости сталинской цензуры, а Каменев издавал мемуары и мировую классику так объективно и качественно, как никогда до и после того не делалось в Советском Союзе. Сталину претило отношение Горького к опальным оппозиционерам. Горький разделял позицию Сталина только в отношении Зиновьева, которому он никогда не прощал кровожадного преследования интеллигенции в начале 1920-х. Когда Зиновьева, обвиняемого в «нравственной ответственности» за убийство Сергея Кирова, уже посадили, в ожидании суда ему разрешили просить Горького о заступничестве: