Например, если один из партнеров в основном принимает решения и командует, а другой чаще всего подчиняется, то можно с большой вероятностью предположить, что оба выросли в авторитарных семьях, в которых кто-то повелевал, а кто-то подчинялся. Один из партнеров рос, идентифицируясь с командующим членом семьи, другой – с подчиненным. Так и получается авторитарная семья.
В парах супругов (как, впрочем, и в парах друзей) очень часто один человек оказывается инициативнее и тверже, а другой – уступчивее. И это нормально: все люди разные, каждый находит того, с кем сможет вести себя привычным образом. Некоторая иерархия в семье – тоже нормальное явление. Например, взрослые воспитывают несовершеннолетних детей, устанавливая для них некие правила. При этом семьи различаются по тому, насколько в них проявляется взаимоуважение, считаются ли члены семьи друг с другом и т. д. Бывают семьи крайне негибкие, с выраженным господством и подчинением, с выраженным насилием (эмоциональным, физическим). В таких негибких семьях насилие помогает удерживать власть, напоминая, «кто здесь главный» (например, когда муж «наказывает» жену); бывает, что в такой семье вспыхивает бунт, который непременно подавляется («мама снова меня ударила, а я дала ей сдачи, и теперь боюсь идти домой»). В результате мы видим тоталитарную семью, подобную тоталитарному государству, где порядок поддерживается разными видами насилия: эмоциональным, физическим, финансовым… Конечно, далеко не во всех случаях глава советской семьи правил как Сталин. Но тем не менее сталинское государство давало некий образец обращения с людьми – условия, в которых гибкие, демократичные отношения и свободомыслие отнюдь не приветствуются. Кстати, моя мама говорила, что она слишком «либеральна» в воспитании. Относительно тоталитарного идеала, конечно. (Я тогда не знала, что значит это слово.)
Сталин, конечно, не одобрил бы либеральное воспитание. Наверняка он способствовал тому, чтобы семей, где практикуется насилие, у нас было много. Потому что Сталин – это насилие. Если кто-то из супругов постоянно оскорбляет или бьет другого, скорее всего, оба они выросли в семьях, где насилие присутствовало. В этих семьях были представлены оба варианта поведения: насильника и жертвы. Соответственно, если один из партнеров готов играть роль насильника, он находит партнера, готового играть роль жертвы (хотя многие люди будут оскорблены, услышав, что были готовы к такой роли). В некотором роде и тот и другой – жертвы обстановки, в которой выросли: они с детства видели, что семейные отношения – это насилие с одной стороны и терпение – с другой. К сожалению, им обоим гораздо проще воспроизвести собственные отношения по знакомому образу, чем построить иные, основанные на взаимном уважении. Все мы бессознательно стремимся воссоздавать в своей жизни значимые ситуации из своего детства, потому что изначально именно детство учило нас жить. Есть люди, у которых поведенческий репертуар шире – обычно это более благоприятный вариант для любовных и супружеских отношений. Такой человек может и заботиться, и принимать заботу, взять ответственность на себя или допустить инициативу партнера, иногда отстаивать свои интересы, а иногда уступить и т. д. И модели общения двух гибких людей тоже дополнят друг друга, как элементы пазла.
Люди, выросшие в эмоционально здоровой обстановке, воспроизводят в своей жизни достаточно благополучные ситуации: с ними считаются, им легче встретить надежного человека, найти себе любящего партнера. Если они столкнутся с человеком, в отношениях с которым почувствуют себя несчастными, то они прекращают эти отношения. А тот, кто с детства привык терпеть плохое обращение и/или наблюдал, как такое обращение терпит кто-то из родителей, может задержаться в подобных отношениях, привязаться к партнеру, который с самого начала воспринимается как «такой родной», и вступить в привычную борьбу за его любовь. Людей, которые любят и строят отношения таким образом, называют