Картинки доброго Советского Союза… Старые фильмы, старые песни (те самые, «о главном»). Помните песенку сталинских времен «В городском саду играет духовой оркестр. На скамейке, где сидишь ты, нет свободных мест…»? Однажды моя бабушка Нина, будучи еще юной девушкой, гуляла с подругой в городском парке. Шел 1936 год. Бабушкин отец, инженер-«вредитель», отбывал срок в Дмитлаге. Но при любой власти жизнь продолжается. Бабушка с подругой сидели на скамейке и играли, дурачились, подбрасывая в воздух коробок спичек: кто быстрее схватит. В это время по аллее шли два парня. Один из них ловко поймал коробок в воздухе и сказал девушкам: «Отдадим, когда скажете, как вас зовут». Это был мой дед; вскоре они с бабушкой поженились. Бабушкиного отца освободили тяжелобольным, когда он больше не мог работать. Дома уже была пятимесячная внучка – моя тетя. И он без конца носил ее на руках. Сейчас тетя удивляется: «Давали ведь ребенка больному туберкулезом, не боялись». Как знать: может, боялись, но не дать не могли… Вскоре отец бабушки умер. Больше никто не заболел, к счастью. Только много лет спустя у тети на легком обнаружили рубец, а отцу в старости поставили диагноз «посттуберкулезный бронхит». Говорят, с этой инфекцией достаточно здоровый организм, даже маленького ребенка, часто справляется сам. Но болезнь приходила в семью и оставила в ней след, – как память о человеке, прошедшем ГУЛАГ, в телах внучки, которой было пять месяцев, и внука, тогда еще не родившегося. И они выросли, хорошие советские дети, отличники учебы, и, сами того не зная, через всю жизнь пронесли в себе след болезни, убившей деда. Это всего лишь один пример того, как память о событиях живет в семье без слов; не спрашивая разрешения, она селится в доме, ожидает своего часа, чтобы открыться людям. Может, однажды кто-то поймет, что это было следом трагических происшествий…
Мы учились, читая о великих стройках социализма. А за грандиозностью этих строек стоял ГУЛАГ.
Как ставший отцом мальчик Агапов реагировал, если его собственные сыновья начинали драться? Предположим, что это происшествие не оставляло его равнодушным. Он мог при этом ничего не говорить, но, возможно, его лицо искажалось страхом или болью. Мог вести себя агрессивно – ругать или наказывать детей. Или ходил по дому чернее тучи, и было видно: он не в духе. Таким образом, все домашние улавливали, что у отца с дракой связана какая-то болезненная история. А может быть, он понимал причины происходящего, сожалел об этом и объяснял свое поведение тем, что его самого в этом возрасте за драку с одноклассником судил самый настоящий суд. Это, кстати, было бы благоприятным вариантом: старший Агапов мог получить от родных сочувствие и понимание, а дети знали бы, что не виноваты в испортившемся настроении отца. Или, может, он ничего не рассказывал, но неосознанно повторял пережитое, вновь и вновь устраивая «суд» над зачинщиком драки, как когда-то судили его. А может, рассказывал, но не видел связи между собственной детской травмой и теми «судами», которые сам теперь устраивал в доме… Как видите, вариантов много, и, в сущности, только один благоприятный.