Стальной лев. Восток

Златоуст, покоящийся в достаточно большой котловине, со всех сторон окружают отроги горных хребтов и относительно небольшие вершины, высотой шестьсот-семьсот метров. Сам город и горы вокруг него производили на меня гнетущее впечатление. Облака, затянувшие окрестные вершины, «зацепившиеся» за них, давили на психику. Возникало ощущение, что над Златоустом раскинулся рыхлый темно-серый неподвижный океан, обволакивающий все вокруг. Всю ночь валил густой снег, который прекратился только под утро. День выдался темным и хмурым.

Я шагал вдоль вокзала по невероятно загаженному перрону в сторону своего поезда. После посещения города настроение было премерзким, а окружающий пейзаж полностью отвечал моим внутренним ощущениям — вокруг все завалено хламом и мусором, заплевано семечками. Ветер гонял по путям обрывки каких-то газет и кружил по перрону черную от угольной пыли поземку. Неуютным оказался для меня этот город.

Утром занимался сводками с фронтов, ближе к обеду провел совещание. Около часа дня переговорил по прямому проводу со Сталиным, потом с Вацетисом. В четвертом часу дня, после разговора с Лениным, съездил на митинг. Выступал перед местными рабочими и крестьянами окрестных деревень. Вместе с толпой собравшихся людей моей пламенной речи внимали также молчаливые, темные, давно заброшенные цеха Златоустовских заводов. Мертвые глазницы выбитых окон и приоткрытые створы гниющих ржавых дверей, казалось, внимательно вслушиваются в мои слова. После выступления я зашел в некоторые цеха и только тогда, увидев наяву, осознал, что такое «разруха». Страшное слово — лютое.

Златоустовские заводы стояли. Молчала и оружейная фабрика, не так давно блиставшая своими отменными клинками. Громадные холодные цеха с мертвыми мартеновскими печами производили гнетущее впечатление. Внутри свистел и наметал сугробы ветер. Кругом царило запустение. Кое-какая жизнь в некоторых цехах еще теплилась. Немногочисленные рабочие выполняли ремонтные работы, но это была агония. В 1918 году единственная работающая десятитонная кислая печь старого мартеновского цеха инструментального завода выпускала только «самокалку» — самозакаливающуюся сталь. Больше не производили ничего. Оставшиеся ремонтные мастерские дышали на ладан. Это и есть «разруха». Похоже на эпидемию: вчера-позавчера все работало, а сегодня ничего и никого нет. Остались только воспоминания и темные, испускающие дух большие цеха.

Некоторое время я бродил по территории, размышляя над словами булгаковского профессора Преображенского — «Следовательно, разруха не в клозетах, а в головах. Значит, когда эти баритоны кричат «Бей разруху!» — я смеюсь». Ничего смешного на самом деле нет. Туалеты и галоши здесь тоже ни при чем. Для того чтобы понять, надо не просто увидеть, а хорошенько рассмотреть.

Вот так прочувствуешь до печенки, что такое «разруха», и мелкобуржуазной сатиры станет в меру. Меньше будут потомки удивляться — почему их происхождением не из рабочих или крестьян, как котов носом в дерьмо тычут?

Пришла в голову мысль найти Михаила Афанасьевича после того, как он приедет в Москву, побывав военным врачом в армии Украинской Народной Республики и Вооруженных сил Юга России, где полечит казаков Третьего Терского казачьего полка, и отправить его в Златоуст «бить разруху». Может, тогда и Филипп Филиппович Преображенский сможет увидеть что-то дальше своей теплой приемной, а его основной проблемой перестанет быть испачканный пол? С другой стороны, не факт, что морфинисту Булгакову пойдет на пользу такая поездка.

«Чего тебя понесло-то? — Одернул я себя. — Необходимо как можно скорее наладить производство в городе, а чего там потом напишут, тогда и прочитаем».

Насколько я помнил, в предыдущей истории первым шагом в восстановлении завода станет поставка оборудования из Краматорска. Его монтаж в новом прокатном цехе начался только летом 1922 года. Прокатные станы запустили в 1923–1924 годах. Ермоловскую домну производительностью шесть тысяч пудов в сутки, первую домну Златоустовского завода — в 1924 году. До этого восстановили углевыжигательные печи, чтобы создать запас древесного угля. Домна № 2, рассчитанная на десять тысяч пудов суточной выплавки чугуна, задута лишь в 1927 году.

«В принципе, — размышлял я, — если на востоке страны все закончится так, как задумано и достаточно быстро, можно попробовать уже сейчас демонтировать и вывезти оборудование Краматорского металлургического завода, вместе с рабочими и их семьями. Там около двух тысяч рабочих. Все равно толку сейчас от Украины никакого, пока установится порядок — пройдет минимум год, если не два, а сталь и чугун нужны сейчас, как и полностью работающий инструментальный завод Златоуста и оружейная фабрика.

Заодно и рабочих-металлургов сохраним… Решено! Уточняем обстановку на Украине и, если возможность есть, эвакуируем из Краматорска оборудование и рабочих. Дзержинский как раз занимается железнодорожным транспортом. Ему и карты в руки».