Стар и млад

Вот он видит сквозь оптику маралуху, как она опускает морду в траву, потом подымает и шевелит ухом, и смотрит, как жмется к ее боку теленок, отпрыгивает, играет. Зарянов медленно ведет мушку, чтобы она пришлась как раз вровень с телячьим сердцем.

Михаил Афанасьевич Костромин близко видит маралуху и теленка сквозь заросль вереска. Он приложился к биноклю. Ему виден мыс над озером, там человек изготовился к стрельбе... Вот сейчас будет выстрел, вот уже шевельнулись пятки стрелка... Костромин выстрелил первым.

Поворотилась к ему маралуха. Проблеснули черной влагой глаза. Недоуменье, испуг... Уж нет ничего. Пусто на склоне. Все случилось в секунду. И в ту же секунду прилетела снизу от озера пуля, шпокнула в дерн, вышибла горстку пыли.

...Костромин спускается по открытому склону. Его встречают два человека.

— Корову стельную приманил да вздумал забить? Глядите-ка, праведник, постник. — Галентэй уже издали привечает старика.

— А мы сейчас акт составим, — и уже достает приготовленный бланк.

Директор гневен:

— Вы что это? Дуэль здесь задумали разыгрывать? Ведь я вас чуть на тот свет не отправил. Жизнью пожертвовать за теленка? Ладно б одной своей, ведь меня чуть не подвели под монастырь. Телок-то слишком золотой мог получиться...

— А вот мы его привлечем за браконьерство. Штрафанем, как положено.

— Вверх я стрелил, — говорит Костромин, — мелкой дробью. Да вот чтобы ее предупредить. Второй год она к нам приходит телиться. Теперь уж не придет. Выстрелами напугана. А если бы я не стрелил раньше вас, и вовсе погибнуть могла. Теленок мал. Один бы не выжил. — Костромин говорит это, а сам глядит поверх стоящих перед ним мужчин.

В яблоневом саду трудятся, обирают сладость, гудят пчелы.

— Черт тебя знает, Костромин, мужик ты вроде не вредный: садочки, цветочки возделываешь, ребятню плодишь... — Иван Никонович смягчился после костроминских объяснений. — А жить с тобой рядом все равно что с тещей на гулянку ходить. Сил нет, до чего ты высокоморальный.

— А вот мы ему мозги вправим. — Это Галентэй.

— Да погоди ты грозиться... Не похоже, чтобы он сильно кого боялся... Может, пригласишь к себе в хоромы, товарищ Костромин? Соседи ведь. У меня свое производство, у тебя — свое.

— Пожалуйста, только дом-то я ставил, когда еще детей только четверо было, теперь тесновато живем.

— Ничего. Поместимся.

Горы полощут свои голые подошвы в озере, а вершины их повязаны облачками.

Родион с Надеждой плывут одни-одинешеньки по зеленой воде, сами еще не знают, каким будет их берег, и не хотят пока что знать никакого берега.

Тухтит моторчик, рулить не нужно: прямо да прямо. Надежда стоит на борту, в беленькой кофточке с красным горошком, в порыжелых кирзовых сапогах. «И-и-и-э-эй-й!» — кричит она попутным горам, горы охотно, свежо отзываются эхом.

Родион сидит в корме, играет старую шоферскую песню:

Есть по Чуйскому тракту дорога. Много ездит по ней шоферов. Но средь них был отчаянный шофер, Звали Колька его Снегирев.

— Родя, — зовет Надежда, — а ты танцы умеешь играть?

— Навалом. Хоть твист, хоть «Семеновну».

— А я сроду еще на танцах не бывала,

— Ну-ка давай я тебя поучу.

Родион вспрыгнул на крышу каюты, протянул руку Надежде. Затоптались неповоротливые сапоги.

Мотор без присмотру чихнул и загас. И тогда стали слышны плеск и чавканье по воде, и хруст тяжелого шага.

— Родя! Родя! Медведь!

Они видят большого зверя, как он недовольно, косолапо — и стремительно полез в гору.

— Михаил Иванович трезвый танцев не любит. А вот дай ему хоть пробку понюхать, он еще так тебе спляшет.

Родион с Надеждой стоят, обнявшись, на затихшем катере. Он плывет, чуть шелестит по воде.

— Родя, — тихо говорит Надежда, — а как у вас там живут на Нарогаче? Я ведь ничего этого не знаю.

— Да что наша жизнь? Как в космосе: на отряд мужиков одна женщина. Комсомольско-молодежная жизнь. Даем стране кубометры.

Родионов голос урчит и бухает по гулкой воде.

— Родя, а если мне что не по душе придется, я в тайгу убегу, я ведь таежница.

— А я на тебя буду петли ставить. Ты попадешь, а петелька затянется. Вот так вот...

Родион заключает Надьку в обручи своих рук.

Длинно, гортанно, счастливо кричит Надежда:

— Го-оры-ы, горочки-и-и! Чо со мной делают?

Вот она вырвалась из Родионовых рук, побежала по бортику. Родин затопал следом. Катерок с бока на бок. Словил свою невесту. Принес на корму. Тихо.

Пусто на озере.

В горнице у Костромина за большим семейным столом идет разговор. Сидит хозяин, против него Зырянов. На печи, чуть видно, забрались, шуршат ребятишки. Хозяйка у печи занята своими делами, но слушает мужчин.

Костромин сложил руки на стол, лежат они громоздко, тяжело, отдыхают, не участвуют в разговоре.