Старший брат царя. Книга 2

Итак, шел 1559 год. Как уже говорилось, Юрша с Таисией жил на Козловом поле, хотя всему атаманству было известно, что постоянное место жительства Кудеяра в Тихом Куте. Поэтому Юрша часто наезжал туда. На этот раз он приехал с женой на поминки — исполнился третий год со дня мученической гибели Гурьяна.

Их встретил Сургун и проводил в только что построенную пятистенную белую избу — дворец Кудеяра. Здесь уже жили ранее приехавшие Шатун с Настей. Воспользовавшись тем, что Таисия осталась в первой избе, Сургун принялся говорить:

— Понимаешь, князь, плохи у нас дела, совсем мало идет вкладов. — Он начал перечислять, какая ватажка сколько принесла денег и ценностей, а какие вообще глаз не кажут. Юрша слушал не перебивая. Его коробили денежные дела. Он понимал, что пополнения общей казны добываются грабежом и разбоем, реже за счет торговли, и ничего поделать с собой не мог. Сейчас он спросил Сургуна:

— А может, хорошо, что мало поступает? Значит, меньше грабежей.

— Хорошо б, коли так. А то грабежей не убывает, а денежки утаивают малые атаманы. Проверить не мешало бы в двух-трех ватажках. Виновных примерно наказать, чтоб другим неповадно было.

— Ладно. Пусть Шатун со своими ребятами проверит.

— Шатуну скажу. Ты б еще приказал Неждану...

— Своему зятю не веришь?

— Почему, верю. Однако Неждана труднее вокруг пальца обвести. Да он сейчас без дела тут мается.

— Согласен.

— И еще, Юрий Васильевич. Отец Рафаил с тобой поговорить хочет.

— Ну что ж, завтра после поминовения поговорим.

На следующий день поминали раба Божьего Гурьяна по всем правилам. Отец Рафаил служил панихиду, стол был поставлен для всех желающих, хмельного меда было сколько душе угодно. Помянуть пришли и из казачьего поселения голова и многие казаки. За это время казаки отделились от ватажников, построили себе станицу Стаево на правом берегу Лесного Воронежа, а Тихий Кут остался у кудеяровцев. Но дружбу по-прежнему вели, хотя по временам и ссорились.

На поминках толпилось множество народа, и, чтобы поговорить с глазу на глаз, Юрша пошел проводить отца Рафаила к часовенке. Дорогой похвалил его, что на этот раз молитвы читал и службу правил без зазорных ошибок.

— О тебе, князь, Богу молюсь. Ты меня заставил святые каноны уважать. Теперь и читать научился. Вечным твоим должником остаюсь и хотел бы вот что спросить: знахарь Лука может на тебя какую злобу иметь?

— Да вроде нет, отец Рафаил. С его помощью я на ноги встал, лечил меня.

— Ты-то, может, и благодарен ему, а он тебе?.. До меня дошло, будто интересуется он, где бываешь ты, какова охрана. На эту зиму с далекой заимки сюда, к казакам в Стаево, перебрался, бражничает с ними. А знаешь, зачем тут? Твою жену посмотреть хочет.

— Что тут особого? Многим любопытно на жену Кудеяра поглядеть.

— Любопытство любопытству рознь. Недоброе у него на уме, поверь моему слову. У меня тут была зазноба его...

— Спаси Бог тебя, отче. А все ж, предупреждая меня, ты, видать, тайну исповеди нарушаешь?

— О Господи! — Отец Рафаил перекрестился. — Кто из нас не виновен перед Ним?! А я хотел сделать как лучше...

Чтобы сгладить резкость, Юрша поблагодарил священника за предупреждение и перевел разговор на нужды церкви.

На обратном пути он думал о словах отца Рафаила. Это не первое напоминание о бывшем царевом палаче. Неждан, вернувшись недавно из Москвы, привез известие, что кто-то из окружения Кудеяра связан с Разбойным приказом. Он утверждал, что то Мокруша старается снять с себя царскую опалу. Юрша не очень этому поверил. И вот еще один разговор...

Следующие несколько дней Юрша с утра до вечера находился в поле с Хлыстом и его учениками. И еще раз убедился, что из многообразия атаманских забот воинская учеба приносит ему какое-то удовлетворение. Он видел, как постоянные упражнения делают ватажников ловкими, сильными и умелыми бойцами, готовыми к взаимной выручке в беде....

В этот вечер на ужин была зайчатина. Таисия сказала, что зайцев принес Лука и отдал их сторожу.

— Так оброс волосами, — продолжала она, — что не признала его, Настя подсказала. А он мимо прошел, шапку снял, поклонился. Тоже, кажется, не узнал... Неужели я так постарела и подурнела?

— Ничего ты не подурнела, а наоборот, — успокоил ее Юрша. — Ты бы спросила, почему он тебя не признал?

— Нужен-то он мне, буду с ним разговаривать! Он все сторожу помогал дрова колоть. В избу не вошел. Деду сказал, что завтра опять придет, князя, мол, ему повидать надо.

Юрша встал рано, вышел на кухню умыться. Фокей подал воды и, кивнув на дверь, пропел:— Л-луката-ам.

— Зови.

Мокруша вошел, снял лохматую шапку, истово перекрестился и, низко поклонившись, произнес здравицу князю, княгине и домочадцам. Юрша ответил сдержанно; заметил, что Мокруша, осмотрев кухню, слегка усмехнулся, потому пояснил:

— Не обессудь, что принимаю тебя на кухне. Час ранний, в светелках еще спят.

— Не к тому я... Смотрю, без доглядчиков боишься со мной разговаривать.

— Почему бы мне бояться тебя? Фокей, сходи за дровами. Ну, вот мы и одни. Садись.

— Благодарствую, постою. Дозволь спросить, Юрий Васильич, почему не веришь мне?