Старый корабль

Весь Валичжэнь искал еду. Молодую зелень давно оборвали дочиста, потом взялись за листья с деревьев. Собирали даже дохлых воробьёв — вещь несъедобная, — валявшихся по обочинам дорог и берегам каналов. Ил на впадении речушек прокопали десятки раз — все одновременно вспомнили про вьюнов. С деревьев падали первые цикады начала осени, некоторые поднимали их и запихивали прямо в рот. Пичуги и зверюшки на отмелях Луцинхэ оголодали до невозможности, но и их ловили и съедали ещё более голодные люди. Своих кошек хозяйки уже лет десять носили за пазухой, чтобы слышать их милое мурлыканье, но в конце концов со слезами на глазах увидели, как собственные дети сварили из их любимцев суп. Над Чжао Додо больше никто не смеялся, потому что дождевых червей уже попробовал каждый. На свет лампы собирались жуки с зелёным панцирем, Чжао Додо сметал их веником в кучку, прожаривал, набивал карманы, а потом уплетал как жареные бобы, на ходу вылущивая зёрнышки. Народ вспомнил примечательную особенность этих жуков, зажигал огонь, но заманить удавалось лишь двух-трёх. Потом переключились на деревья, начинали драть кору, отламывать молодые нежные ветки. Когда добывать пропитание отправились члены семьи Суй, молодая кора была почти вся ободрана. Баопу стал сдирать чёрную и твёрдую, под которой было несколько белых слоёв, подсушивал их на солнце — и в ступку. Он столько времени толок фарфор, что развил немалые творческие способности, и уже много чего проходило через его ступку. Листья батата были вместо пирожных, мякина вполне сходила за кашу из сухого проса. Голодание излечивает от некоторых недостатков и мужчин — они перестают быть такими нахальными и требовательными. Год с лишним назад они ещё с удовольствием пробирались в поля, распускали руки в свете плавильных тигелей и по полночи старательно работали вместо женщин мехами. А нередко и задерживали плавку. «Ну куда такая спешка, — жаловались женщины, — неужто конца плавки не дождаться!» Теперь в полях остались лишь холмики чёрной золы и тихие воспоминания. Мужчины по-прежнему наведывались в поля, но лишь затем, чтобы найти охапку сухих листьев батата.

Гуйгуй болела очень тяжело, садилась от силы три раза в день, чтобы поесть смеси, которые ей готовил Баопу. Суй Бучжао несколько раз подряд нырял в реку и к зависти многих поймал пару длинных как палец рыбёшек. Он сварил уху и заставил Гуйгуй съесть её. С тех пор, как на Новый год она стучалась в ворота дядюшки и увидела мокрую щель, ей было стыдно встречаться с ним, и она сердито отворачивалась. Теперь всё затмил белый пар от ухи. Глядя, как Суй Бучжао, согнувшись над котлом, варит ей уху, как нечто самое важное, она еле сдерживалась, чтобы не разрыдаться. Потом ей стало чуть лучше, но она исхудала как спичка. Ночью её мучил кашель, и Баопу согревал её своим телом. Она сворачивалась калачиком и гладила его по груди, посверкивая огромными чёрными глазами. При кашле её прошибал пот, и она отталкивала Баопу. «Мне жить осталось недолго», — говорила она. О смерти Гуйгуй не переживала, только считала себя недостойной семьи Суй, недостойной Баопу. Она часто вспоминала о Суй Инчжи, признавалась, что нередко видит во сне, как он верхом на старом гнедом неторопливо проезжает мимо мельнички на берегу. В такие моменты Баопу останавливал её, успокаивал, заставлял думать о чём-то радостном. Иногда она вставала, подходила к шкафу рядом с каном, доставала глиняного тигра и, не отрывая глаз, поглаживала этот давний подарок Баопу — для него Гуйгуй всегда была маленькой девочкой. Иногда в хорошем настроении беспрестанно целовала своего мужчину, гладя его исхудавшее тело.

— Брат Баопу, — заикаясь, говорила она. — Я так хочу тебя, брат… — Баопу с силой обнимал её. А она знай повторяла: — Я так хочу тебя, так хочу.

— Я знаю, Гуйгуй… — говорил, целуя её, Баопу. — Только не гожусь я для тебя никак. Уже более десяти дней крошки хлеба во рту не было, сил нет…

Гуйгуй смутилась и всплакнула в самоосуждение.

— Брат Баопу, я всё понимаю! Я такая гадкая, ударь меня, вздуй меня разок!

Баопу прижал её лицо к своей груди с горькой усмешкой:

— Нет у меня сил бить тебя… Но иногда и впрямь хочется шлёпнуть тебя по попе, как шаловливого ребёнка…

Всхлипывания Гуйгуй позванивали колокольчиками, её тельце извивалось в объятиях мужчины, и она ещё долго не могла заснуть.