Старый рыцарь

— Ох уж эти лекари, которые говорят верховному оторну, в каких делах бессильны его боги, — покачал головой Бельтрес, не забывая следить за осторожными движениями мальчишек. Он встал, готовый принять верхнее облачение. Развел руки в стороны, взглянув на себя в длинное зеркало, подвергнутое дымкой сошедшего серебра, — Как-то на охоте, вёсен пять назад, мне на ногу упал топор. Черенком, он даже не разрубил мне сапог, просто упал, вогнав ноготь в палец. Не рана, смех. Но тогда мой палец покраснел и никак не мог зажить. Лекарь сказал, что это малая болезнь, для Врачевателя это пустяк. Я пил всякие травы и мазал какую-то грязь, которую, статься мне, лекари тащили из-под конских хвостов. Потом краснота перешла на стопу, а потом пустяк окольцевал щиколотку. И тогда лекари говорили, что Врачеватель исцелял и не такое. Когда появился гной и плоти моей коснулось гниение, Врачеватель для них все еще был силен. Я уже понял тогда, что нечего мотаться от бога к богу, раз выбрал почитание Воину. Вот, моя подагра уже подобралась к колену, я с трудом хожу и весь высох. Наверное, Врачеватель будет силен и тогда, когда она подберется к моему горлу. Для кого-нибудь, но не для меня.

— Но Воин не делает того, что надобно. Вас не исцелит меч в руках, почтеннейший. У меня есть мысли, — мягко возразил Хардрок, с грустью разглядывая жёсткую постель оторна.

— Оставьте свои мысли для духов, — оторн плюхнулся на стул, тяжело дыша, — Сдается мне, вам есть о чем с ними поговорить. А меня, видимо, излечит только смерть. У Воина других лекарств не припасено. Неплохое начало, но конец меня совсем не радует, — оторн задумчиво посмотрел на Хардрока, — Вы знаете, сколько мне вёсен?

— Нет, почтеннейший. Но могу предположить, вёсен шестьдесят, не больше, — Хардрок был честен.

— Когда-то я был молод и скор, — выдохнул горечь Бельтрес, — Вот эти руки держали сразу и топор, и меч, — Бельтрес растопырив сухие пальцы, и они стали похожими на вилы для сена, — Крепко держали, увидев их, враги боялись и думали, проснуться ли они после того, как я усыплю их своим топором. А сейчас люди гадают, сколько вина я выпил за свою жизнь. Для них я бездельник и пьяница!

— Вы слишком строги к себе, почтеннейший.

— Ааа! — Бельтрес снова махнул рукой на Хардрока, уже второй раз за утро. Значит, у него было совсем скверное настроение, рассудил лекарь. Если он махнет и в третий раз, в это утро полетит лишняя голова. Хардрок не хотел гадать, чья именно, — Не нужно украшать настоящее, лекарь. От этого столько же толку, как от твоего Врачевателя. Бесславная смерть от подагры — вот что меня ждёт, хоть я съем всю морковку, которую привезли мои повара к подножию этой чертовой горы! Гора Перемен… что она может изменить? Однажды она взволновала море, так, что вокруг все померкло. Так это было больше четырехсот вёсен назад, теперь она спит, словно младенец, вместе с драконом в своем чреве. Никакие горы не способны повернуть время вспять и сделать что-то доброе для человека, кроме как нести голод и болезни раз в несколько сотен весен. Твои духи говорили об этом, лекарь?

— Не говорили, почтеннейший.

— Тогда каков от них прок? Лучше беседовать с живыми, толку от этого больше. Глядишь, узнаешь что-то о настоящем, не пропадая в прошлом и будущем.

— Без прошлого не бывает настоящего, без настоящего — будущего, — задумчиво произнес серый сир.

— Ааа! — в третий раз махнул рукой Бельтрес, и Турун Хардрок поджал и без того обескровленные губы. Теперь он предстал и вовсе без губ, морщинистыми складками теряясь во прорези рта под крючковатым носом, — Горе Перемен куча лет, и она в свое время несла только смерть. Мне пятьдесят пять весен, и я не несу ничего. Ни смерти, ни жизни, только гниющую плоть. Старику, которого проткнул этот проклятый южный кабан должно быть восемьдесят, а то и больше. Этот рыцарь ни на что не способен, но он принес справедливость, несмотря на немощь плоти. Старик! Посмотри на меня, лекарь, и скажи, что Верховный Оторн Бельтрес хуже восьмидесятилетнего старика, который не может должным образом поднять меч! Вот мои руки, — Бельтрес растопырив пальцы, всё ещё цепкие, но костлявые, — Эти руки всё ещё крепки, в свои пятьдесят пять я выгляжу на шестьдесят, если ты не сделал одолжение и не умолил мой возраст в своих глазах. Я бы дал себе семьдесят, не меньше. Но в этих руках ещё есть сила, хоть и в ногах уже нет. Пять лет назад я мог разорвать пасть горному барсу голыми руками, пока меня не начала пожирать эта подагра. Видят боги, и сейчас бы разорвал, если он бы оказался поблизости! Сам до него я уже не дойду.

— Не мне судить вас, почтеннейший, но вам следует быть добрее. Хотя бы к барсам. Это благородные животные, их почитает Та, что отдает.