Старый шут закон

Когда ввели арестованных, Пол Шермерхорн беседовал с Артуром Левицки. Назначение Левицки (которого Пол в свое время собирался пригласить в компаньоны) приятно его обрадовало: выходит, Соумс собирается держаться в тени. Точнее, подумал Пол, это означает, что Дьюи боится процесса, который в предстоящей избирательной кампании скорее подорвет, чем повысит его шансы на губернаторское кресло. Так-так. Раз обвинение считает свою позицию шаткой, защите надо держаться как можно увереннее, избегать препирательств и оставлять мелкие выпады без ответа. Надо поговорить об этом с Фрэнком.

Арестованных рассадили, женщин — на пустующие скамьи присяжных, мужчин — в первые два ряда зала. Заметив потрепанную и помятую одежду подсудимых — в чем их арестовали, в том они и спали в реатинской тюрьме, — Пол нахмурился. Мужчины обросли бородами всех мастей и оттенков — от огненно-рыжей щетины Поло Гарсиа до белого жиденького пушка у Хосе Амадо Контрераса. Выглядели они от этого, как настоящие уголовники, и стыдливо прятали глаза.

— Вы полагаете, их намеренно прислали в суд небритыми? — спросил Шермерхорн у Левицки, пытаясь прощупать, как тот настроен.

— Не думаю. Просто появление такого количества людей создало для надзирателей массу проблем. Побрить всех пятьдесят не было, видимо, возможности, а одних брить, других отправлять небритыми, побоялись — чего доброго, обвинят в пристрастности. Да и какая им разница, они и дома-то бреются раз в неделю, по субботам после бани, — попытался отшутиться Левицки.

Пол даже не улыбнулся, но подумал, что всего неделю назад счел бы это замечание остроумным.

Вернувшись к столу защиты, он обнаружил, что Фрэнк, призвав на помощь судебного переводчика, разговаривает с подзащитными.

— Я хочу каждому из вас по-братски пожать руку, — говорил Хогарт, — мы еще плохо знакомы друг с другом, так что не стоит упускать этой возможности. Да и приятно еще раз убедиться, — добавил он, широко улыбаясь, — какой мы все чудесный народ.

Пожимая руки и пытаясь удержать в памяти имена, Пол двинулся вслед за Фрэнком и Лео. Рукопожатия мужчин были крепкими, но сдержанными. У женщин задора оказалось больше — может, потому, что им как-то удалось придать себе более или менее опрятный вид. Волосы у всех аккуратно причесаны, платья приведены в порядок. Лица, избавленные природой от щетины, тщательно умыты. Пожимая адвокатам руки, женщины жадно ловили в их глазах малейшие признаки одобрения.

Внезапно со стороны главного входа раздался рев и топот множества ног. Двери распахнулись, и публика устремилась в зал.

Увидев в толпе мужчину со светлыми вьющимися волосами, Консепсьон Канделария привстала, и тут же, чтобы пресечь «нарушение», к ней кинулись трое полицейских. Но она уже разглядела, что это не Хэм, и уселась снова. Видно, сразу же после конференции он вернулся в Реату. А то бы уж как-нибудь ухитрился пробраться вперед и сказать заключенным несколько слов.

За те дни и ночи, что Конни провела в тюрьме, ей удалось одержать над собой труднейшую победу. Она раз и навсегда распрощалась со всеми своими надеждами на Хэма. Конечно, они, как и прежде, останутся друзьями, их дружба и взаимное доверие будут по-прежнему скреплены общностью убеждений, но вот радости больше не будет — по крайней мере для нее, он-то и не заметит перемены.

Все же ей не давала покоя мысль, почему он не пришел. Может, это Хогарт подстроил? Боится, как бы присутствие коммунистического вожака не напомнило, что большинство обвиняемых — «красные»? Опять оппортунизм?

Но, вспомнив, как неделю назад Хэм защищал Хогарта, она решила не торопиться с выводами. И все-таки, какие же неотложные дела в такой важный час способны удержать Хэма в Реате? Забот-то у него, конечно, хватает, например Хосефина Хуарес: бедняжка на сносях, живет на одно пособие, а Хесус в тюрьме. Но при чем тут Хэм? Хосефине родить все равно что сходить в excusa’o[140]

.

Слово «excusa’o» оборвало ход ее мыслей. Оно напомнило, почему ей так необходимо поговорить с Хэмом.

Незадолго до второго ареста и отправки в Идальго Конни получила очень странное сообщение — передал его Хулио Паредес, девятнадцатилетний дурачок, которого она иногда встречала вместе с матерью в организации помощи безработным. Жили они где-то на восточной окраине в прохудившейся, поставленной на кирпичи теплушке. Обжулив мать с компенсацией за гибель мужа, путевого обходчика, железнодорожная компания сделала «благородный жест» — за десятку в неделю наняла сына убирать с путей мусор. В одну из первых массовых облав Хулио арестовали и несколько дней продержали в окружной тюрьме. Сразу после освобождения парень явился в организацию помощи безработным и стал терпеливо ждать, пока Конни закончит очередную стычку с Эстелл Эверслив.

На улицу Конни вышла до предела раздраженная, а тут еще этот дурачок торопливо семенит за ней и что-то бормочет на ухо.

— С вашего соизволения, сеньора, — шептал парень, хотя на полсотни ярдов вокруг не было ни души, — один кабальеро поручил передать вам два слова.