Старый шут закон

Из-за этого «кабальеро» Конни поначалу решила, что парень подослан каким-то галантным воздыхателем и сдуру ошибся адресом.

— В другой раз, сеньорито, сегодня мне некогда, — отрезала она.

Но Хулио даже не заметил резкости.

— Он говорит, — с улыбкой продолжал парень, — чтобы спасти невиновных, надо поискать в… — тут он сконфузился, — да простит мне сеньора, но так сказал сам кабальеро… чтобы спасти всех невиновных, пусть поищут в сортире.

Парень вытер рот рукой, но довольной ухмылки — как здорово ему удалось выполнить поручение! — так и не стер.

Сначала Конни хотела вежливо отмахнуться и идти своей дорогой. Но вдруг, сама не зная почему, принялась расспрашивать. Какой кабальеро? Где? Когда? Что он хотел всем этим сказать?

Тут-то и выяснилось, что кабальеро, как и Хулио, сидел в тюрьме, но в соседней камере. Нет. Хулио не знает имени кабальеро, того вскоре увезли в какую-то далекую carcel[141]. Но до этого кабальеро заставил его повторить эти слова много раз и объяснил, где найти сеньору. Они говорили поздно ночью через стенку. Нет, Хулио не может описать внешность кабальеро, разве что тот очень высокий, говорит басом, а усы у него, как коровьи рога, только загнуты вниз.

Этот словесный портрет, сопоставленный с рассказами Лео о посещениях тюрем, навел ее на мысль, что таинственный кабальеро был не кто иной, как плотник Альбенисио Мирабаль: именно его подозревали в том, что он принес в переулок молоток и в тот миг, когда убили шерифа Гилли и оглушили Фоунера, был в самой гуще событий. Его арестовали, но потом отпустили (как-то так вышло, что ни один из помощников шерифа не мог его опознать — говорили, будто он выщипал себе усы и это очень изменило его внешность). Затем Мирабаль был снова арестован, но уже иммиграционными властями, и приговорен к высылке из страны; насколько удалось выяснить Лео, его то ли уже выслали, то ли держат где-то в заключении.

Догадку Конни подтверждало и то, что вместо общепринятого слова «excusa’o» (уборная), Хулио употребил «letrina» (сортир). Словечко-то армейское, а Альбенисио был одним из немногих испанцев в Реате, которые служили в армии.

Поначалу Конни это сообщение показалось непристойной шуткой. И только в тюрьме, где было вдоволь времени для размышлений, она решила, что неплохо бы посоветоваться с Хэмом. Но те два дня, что она находилась в Реате, Хэм был на конференции безработных в Идальго, а теперь, когда она здесь, он, надо думать, вернулся в Реату.

Раз уж нельзя посоветоваться с Хэмом, она охотно переговорила бы с Транкилино, но и тут дело было ничуть не проще. В тюрьме женщины и мужчины были строжайшим образом разделены. Даже в суд женщин привезли в легковых автомобилях, а мужчин — на грузовике.

Прибегать же к конспиративным средствам связи ей не хотелось — зачем подвергать Транка риску из-за какой-то чуши.

А вдруг это не чушь? Ее грызло сомнение. Предположим, сразу после стычки Альбенисио в панике прибежал домой и с перепугу… из-за того что, скажем, дал Фоунеру по башке… спрятал молоток в excusa’o?

Но как понимать слова «спасти всех невиновных»? Кого «всех»? Все, кто набросился на Фоунера?

Нет, что-то здесь не так. И после долгих колебаний она решила до встречи с Хэмом никому об этом не рассказывать. Коли на то пошло, она уже сегодня может оказаться на свободе.

Эта приятная перспектива заслонила все остальное.

Несмотря на давку у входа, зал суда быстро заполнялся; обыскивая мужчин, полицейские нашли у какого-то красноносого легионера револьвер, и при виде оружия несколько женщин в панике завизжали. Как ни доказывал нарушитель, что «пушка» ему нужна для защиты от «энтих террористов с бонбами», его увели в участок.

«Стоячих мест» в зале не было. Всех лишних посетителей выпроводили за дверь — они стояли там в надежде, что кто-нибудь уйдет.

Миллисент Спид чуть было не попала в их число. К счастью, ее внимание привлек резкий свист. Она оглянулась: Отто Балзер указывал рукой на занятое для нее место. Едва она успела пробраться к нему, как судебный пристав приказал всем встать.

В наступившей тишине из кабинета судьи показался ястребиный нос, а за ним и сам судья Бек. На фоне старомодно-торжественных возгласов пристава: «Суд идет! Суд идет!» — пиджачная пара судьи выглядела непристойно современной.

Не садясь, он сразу же начал говорить, и толстяку-переводчику пришлось припустить рысцой, чтобы не отстать.

— Я хочу объяснить всем, кто находится в зале, что наше заседание не является судебным процессом, а я не выступаю на нем окружным судьей. Это только предварительное слушание, которое я возглавляю в качестве государственного чиновника. Сейчас я попробую показать, в чем состоит различие.