Старый шут закон

Он сознавал, что ему повезло с работой в газете, ибо при необходимости он мог работать дома, и тем не менее считал газету временным прибежищем. Получал он мало, и, чтобы свести концы с концами, им с Милли приходилось искать дополнительных заработков: он писал заметки для отдела новостей и очерки, а Милли перед рождеством поступала в магазин продавщицей, к тому же время от времени ей удавалось пристроить в какой-нибудь журнал одну из своих новелл.

Спиди был благодарен судьбе за свое заикание, ибо в детстве оно заставило его пройти школу беспощадной борьбы и закалило. Из-за этого же недостатка он никогда не ждал для себя «счастья», к какому стремилось большинство его школьных друзей, а всеми силами старался уменьшить свои мучения, добиться того, чтобы на хилого, неуклюжего заику обращали как можно меньше внимания, старался стать незаметным, таким, как все. Спиди и по сей день оценивал себя гораздо более критично, чем другие. Во всех его помыслах, и тем более в отношениях с людьми, его сдерживал жестокий тормоз — речь. Она не позволяла развернуться его честолюбию. Слава не прельщала Спиди. Выше всего он ценил общество людей, которых не раздражал его недостаток, как раздражал когда-то его мать, и которые обращались с ним в точности как со всеми другими. Такие люди встречались не часто, поэтому настоящих друзей у него всегда было мало. Однако ему повезло: одним из таких друзей была его жена, другим — шурин. Оба знали Спиди с детства и восхищались, с каким упорством он преодолевал свой недостаток, а то, что Спиди до сих пор огорчается из-за него, казалось им непостижимым.

Наверное, он так всю жизнь и прожил бы один, если бы не влюбился именно в Милли — единственную девушку, которая не смеялась над ним и не передразнивала его, хотя совсем забыть о его заикании не могла даже она. Когда во время оживленного разговора он вдруг застревал на каком-то слове, она не раздумывая бросалась на помощь и заканчивала фразу. Он в таких случаях пугался. Ему до тошноты, до зелени в глазах надоели собственные попытки выразить себя, так неужели Милли не устала от них еще больше, чем он? Однажды он решился заговорить с ней об этом. Она беззаботно рассмеялась.

— Глупенький, да может ли быть иначе, когда люди прожили вместе столько лет! Если, конечно, эти люди понимают друг друга. И заикание твое тут ни при чем. Между прочим, ты гораздо чаще помогаешь мне высказать мои бессмертные мысли. Они куда более предсказуемы, чем твои.

Порой он соглашался с ее словами: да, сейчас его заикание почти совсем незаметно, а он ведет себя как выпущенный из тюрьмы узник, который старается сделать свою комнату как можно больше похожей на камеру. Застенчивость сковывала его. Вот и сейчас ему очень хотелось подойти к трем рабочим — Стиву Сине, Джеку Гальегосу и миссис Ковач, которые забились в угол и молча сидели рядышком, оглушенные всем этим шумом, хотелось ободрить их какой-нибудь шуткой, доказать, что они попали не в сумасшедший дом, но его бросало в дрожь при мысли, а вдруг он застрянет посреди фразы, весь покраснеет от натуги, будет мучиться и совсем смутит их. Надо сделать вид, будто он оказался возле них случайно, шел к кому-то из гостей и остановился. К кому бы пойти? К Милли? Милли сидела за роялем, со смехом отбиваясь от наглых заигрываний Отто, и Спиди не хотел вести себя точно ревнивый муж. Может быть, пойти к Марии? Стройная, спортивная, с медным от загара лицом и тонкими классическими чертами, злюка и умница Марии Уинтер была ему очень симпатична, но сейчас она схватилась в яростном споре с Хейлой Рескин, а когда Марии сердится, от нее лучше держаться подальше.

Пока он раздумывал, кого из гостей выбрать, к нему подошла миссис Хогарт.

— Мистер Спид, меня заинтриговало ваше имя — Невин. Наверное, вам дали его в честь композитора[46]?

— Вы цените его не… незаслуженно высоко. Кроме вас, его считал композитором только один человек — моя м-м-мать. У нее он занимал место между Б-бетховеном и б-богом. Да, я с прискорбием вынужден признать, что меня назвали в его честь — Эт…Этель… берт Невин. — Вспоминая мать и свое многострадальное имя, он начинал жестоко заикаться. И все-таки он продолжал: — В дет-т-т-стве меня з-з-звали Эт… Эт-т-т-тель[47]. Это был мой к-крест, — наконец договорил он.

— О, я вас так понимаю. Я тоже страдала из-за своего имени. Но не в детстве, тогда-то оно мне нравилось. Ведь Миньон значит «хорошенькая».

— Да, я знаю.

— С каждой морщинкой у меня все меньше и меньше прав так называться.

— Ну, вам еще рано об этом беспокоиться.

— Нет, не рано, — возразила она серьезно. — Но расскажите, как вам удалось избавиться от «Этели»?

— Мне это очень долго не удавалось, удалось только тогда, когда я приехал сюда, где меня никто не знал. Милли всегда звала меня С…спиди. Поэтому я начал подписываться «Невин Спид» вместо… — Он махнул рукой, отказавшись от попытки еще раз произнести свое имя.

— Невин мне нравится. Немножко похоже на «neu-vaine» — как это по-английски? Обет?

— Девятидневный молитвенный обет.