Старый шут закон

— Да-да, вот только Фрэнк докурит сигарету и выпьет кофе. Ты ведь припрятал для меня те полбутылки ирландского, правда, милый? Я налью сама, ты только…

— Нету бутылки, украли. Я ее поставил в духовку. Решил: уж в духовке-то никто не станет искать виски. Выпей еще чашечку кофе.

Он и не думал шутить, но она приняла его совет за насмешку.

— Злодей, и тебе не жалко исстрадавшуюся старую алкоголичку? — Она погладила его по щеке. — Даже улыбнуться не хочешь? Тебе тяжелее всех, Шарло, я знаю, но… Шарло, милый, прошу тебя!

Он с каменным лицом повернулся и ушел… Ну чего он сейчас так надулся? Потому что Пан догадалась, как ему обидно всеобщее пренебрежение? Неужели он до такой степени прозрачен? Да, он комнатная собачка, ну и что? Он давно пришел к убеждению, что все художники — комнатные собачки, их держат на привязи деньги, или любовь, или деньги и любовь вместе. «Независимых» ничтожно мало, это те, кому удалось попасть в моду, но через год-другой они безнадежно устареют и им снова придется искать патрона или любовницу, которые бы их приютили. Шарло хоть не лебезил и не пресмыкался, как другие. У него был дом, и он исправно нес службу. И возле бара комнатная собачка превращалась в цербера. Шарло не только подчинялся, но и повелевал.

Пан подобрала его в тридцатом году на Монпарнасе, куда судьба выбросила его вместе с другими эмигрантами, которых кризис лишил средств к существованию. Восхищенный рубенсовской пышностью ее форм, он написал целую серию Венер — грубоватых, очаровательно демократичных и земных богинь, каких любой молодой человек без гроша в кармане мог, не робея, пригласить в свою мансарду. Пан была в восторге. Пустив в ход свои светские таланты, она организовала творцу «Новой Венеры» шумный успех в среде снобов, которым надоело восхищаться модной тогда безгрудой жердью и которые не желали больше считать ее идеалом женской красоты и обаяния. Не дожидаясь, пока слава Шарло померкнет, Пан увезла его обратно на родину. В Нью-Йорке о нем тоже заговорили, «Ярмарка тщеславия» даже посвятила ему статью, однако хвалили его уже более сдержанно.

Где-то в Латинском квартале Пан что-то слышала о симметрическом динамизме, который провозглашался последним словом искусства; понять, что это такое, было трудно, но, когда Шарло исчерпал свою прежнюю тематику, она убедила его попробовать свои силы, пользуясь этим методом; может быть, его возможности вдохновят Шарло, и к тому же он поддержит свою репутацию «неутомимого искателя новых путей». Шарло взялся за это предприятие, цинично посмеиваясь, ибо понимал, что язык, на котором изъясняются симметрические динамисты и который легко освоить, прочтя одну-две их брошюры, есть самая настоящая абракадабра, цель которой заключается в том, чтобы помочь художнику охмурить покупателя. Однако такие сочетания слов, как «принцип самовоссоздания прямоугольника вращением квадратов»» или «коническая спираль-раковина равномерного развития», не только интриговали покупателей, но и производили сильнейшее впечатление на него самого. Смутные мистические идеи действовали на него как сложные образы поэзии. Шарло казалось, что он впервые начал постигать, что такое композиция, и ему вот-вот удастся решить проблему передачи движения посредством статичных форм, вдохнуть жизнь в неодушевленную материю. Он приходил в экстаз при мысли, что листья растений строятся и располагаются на стебле в строгом соответствии с законами, которые вычислил для некоторых геометрических фигур Евклид: тождество было слишком полное, о случайном совпадении и говорить не приходилось. Шарло пытался проникнуть в тайну этого поразительного тождества, понять, не есть ли оно выражение еще не познанной связи между природой и разумом, абстрактной геометрией и живой материей, между математикой и искусством, и очень скоро сочные краски и щедрые формы Венеры-Пан исчезли с его полотен, и на них воцарились пространственные изображения геометрических фигур, восходящих к совершенному прямоугольнику и его проекциям.

Оперируя набором простых геометрических тел, созданных самой природой — раковина, еловая шишка, яйцо, морской еж, — он разрабатывал композиции, которые не только нравились Пан, но и совращали других художников в веру симметрического динамизма. Его картины охотно вешали в своих захламленных boites[43] обитатели Гринич-Вилледж, иногда покупали как образец узора для тканей или кафельных плиток какие-нибудь фирмы. Удовлетворись Шарло этим, он мог бы сделать себе карьеру в прикладном искусстве. Но упорство исследователя толкало его дальше, он пытался воплотить свою теорию в более сложных, изощренных формах, и тут все начинало трещать по швам и расползаться, он бросал кисть и отступался, и дело обычно кончалось хандрой, в какой он как раз пребывал и теперь.