Старый шут закон

— Напейся как следует, чтобы память отшибло, и выкинь все это из головы. — И, долив в два стакана содовой, крикнул в открытую дверь гостиной: — Готово, Элси, пошли! — Коротенькая, толстенькая Элси Варни послушно просеменила за ним в его студию.

— Желаю приятных ощущений! — крикнула вслед им Пан, надеясь, что это прозвучит грязно, и вернулась в гостиную. Там наконец-то начало разгораться веселье, и от выпитого виски по телу ее разлилась приятная теплота. Вероника Острова учила Анну Форрест танцевать танец живота, женщины извивались посреди комнаты, а Отто напевал что-то разудалое и с залихватским видом прихлопывал в такт ладонями. Наморщив лоб от напряжения, Анна истово крутила бедрами и при этом доказывала с пьяной серьезностью, что, если женщина умеет так работать диафрагмой, ей можно не опасаться туберкулеза крестцово-подвздошного сочленения.

— И как это муж до сих пор ее не бросил? — засмеялась Пан. Если не считать миссис Блай с дочерью и унылого молодого драматурга из компании Уорти, все собравшиеся в гостиной были ее старые, добрые друзья, ближе друзей у нее не было в Идальго, и она любила их — не за порядочность, благородство или прочие добродетели, поскольку сама она ими отнюдь не блистала, а за то, что все они знали недостатки друг друга, понимали их и прощали.

— Друзья мои! — закричала она, вскинув над головой стакан и выплеснув на пол виски. — Дорогие вы мои друзья! До чего я вас всех люблю!

Тут в ее сознании наступил провал, а когда она вынырнула из провала, то оказалось, что она стоит возле Мика Райена и Марии Уинтер, которые громко спорят о радикализме и искусстве. Поэт утратил всякое сходство с ангелочком, а Марии свою ледяную иронию, оба остервенело орали что-то, не слушая друг друга. Хватит художникам прозревать тайны мироздания в лонном треугольнике и гниющих фруктах на мятой скатерти, вопил Ангелочек Райен на весь дом, пусть они наконец обратятся к настоящей жизни. А Марии — она специализировалась на изображении тощих, заморенных кляч и койотов, которые этих кляч пожирают, и считала, что обличает этими символами современную жизнь с ее паразитизмом и выхолощенностью, — кричала Мику, что он коммунист и варвар, видящий жизнь только в ее самых грубых, низменных проявлениях. Пан, опасаясь вспыльчивости непредсказуемого Мика, успокаивала спорящих, стараясь выдворить их в патио, чтобы они там поостыли. «Послушай, послушай, Марии, — говорила она, — ты хочешь узнать, из какого теста сделаны ангелочки? Посиди с ним на скамейке под звездами, са-а-мое лучшее место для такой цели».

Наверное, они последовали ее совету, потому что, когда в гостиной опять начался шум, в нем уже были виновны сама Пан, Отто и Уорти — они втроем распевали под аккомпанемент Отто непристойные куплеты.

Потом вдруг она, сама не понимая как, очутилась в другом конце гостиной, где Айвор Остров и унылый Ливингстон Перси беседовали, а она пыталась встрять в их разговор. Перси глядел уже не столь уныло, потому что Айвор завел с ним безудержный флирт, рассказывая о каком-то знаменитом танцоре, которого Перси ему якобы напоминает. «Он божествен, просто божествен, иначе его не назовешь, ему нет равных, он слепит, ошеломляет! Конечно, вы не танцор, но в вас есть что-то неуловимо похожее…»

Пан решила, что этот entretien[89] длится слишком уж долго, надо их развести, иначе будет поздно, но они понимающе переглядывались, терпеливо дожидаясь, когда же этой пьяной старой грымзе надоест болтать и она от них отстанет…

После очередного провала в памяти она обнаружила, что подслушивает разговор Стэнтона Уоллса и миссис Блай, которую все уже давно называли la mere Blah, la mere l’Oie[90] или просто «матушка Гусыня». Стэн был близок к своей заветной цели: он давно мечтал найти богатую вдовушку, которая стала бы его содержать, а он бы занимался живописью в свое удовольствие. Миссис Блай и Стэн сделали открытие, что оба они родом из «американской Сибири», то есть из Северной Дакоты, и теперь перелистывали друг перед другом страницы своих биографий, дивясь, какими извилистыми путями судьба привела их в мир искусства Парижа, Нью-Йорка и Идальго. Оба были безнадежно пьяны. Стэн до такой степени обезоружил миссис Блай своим обаянием, что она перестала утруждать себя тщательно отработанным трассированным «р» и заговорила с интонациями истинной уроженки Среднего Запада, когда же Стэн принялся живописать — с явно вымышленными подробностями, — как он потерял невинность с дочерью поденщика на сеновале, она всплеснула руками совсем уже по-деревенски: «Ой, не могу! Да неужто правда?»

— Ничто в жизни не доставило мне такого удовольствия, как эта потеря, — заявил он.

Миссис Блай потрепала его по щеке:

— Вот врет-то, вот врет! Если вы начали грешить с малолетства, почему же до сих пор не женаты?

— Искал вас, а женщины отвлекали от поисков, — ответил он. — Шутка ли — прежде чем попасть сюда, я исколесил чуть не полсвета.