Статьи и воспоминания

Вспоминаю ошеломляющее впечатление от прослушивания на репетициях, а затем вечером в Большом зале консерватории Первого скрипичного концерта Прокофьева, исполнявшегося Жозефом Сигети в сопровождении оркестра Персимфанса. При всей оригинальности новаторского письма Прокофьева, сочинение это легко воспринималось слушателями, захватывало поэтичностью и свежестью лирических образов, ярким сказочным колоритом, властным темпераментом. Эта доходчивость сложной новизны прокофьевской музыки объясняется прежде всего огромным запасом здоровья и бодрости, которые несут его пьесы, а также бесспорной связью с классическим музыкальным искусством.

Николай Яковлевич Мясковский, требовательный и взыскательный художник, сдержанный в оценках современной музыки, часто рассказывал нам, своим ученикам, о Прокофьеве, приводил примеры из его сочинений, показывал отдельные приемы прокофьевского письма. Мы не слышали при этом от Николая Яковлевича восторженных «ахов» и «охов», но за его спокойной сдержанностью ощущали искреннее восхищение гением мастера, первооткрывателя новых берегов музыкального искусства.

Нетрудно представить себе наше волнение, когда однажды — это было в 1933 году — Николай Яковлевич объявил нам о предстоящем визите в консерваторию Прокофьева, пожелавшего познакомиться с работами студентов-композиторов.

Точно в назначенный час в кабинете директора Московской консерватории показалась высокая фигура Прокофьева. Он стремительно вошел, продолжая оживленный разговор с Мясковским и едва ли замечая наши взгляды, полные жгучего любопытства и сдерживаемого волнения. Шутка сказать, наши сочинения будет слушать всемирно известный музыкант, имя которого казалось нам почти легендарным!

Не теряя ни минуты, приступили к прослушиванию. Игрались сочинения К. Макарова-Ракитина, Ю. Бирюкова, Е. Голубева, Н. Макаровой, Т. Хренникова и других студентов. Исполнено было и мое Трио для скрипки, кларнета и фортепиано.

Мне трудно сейчас вспомнить, что говорил нам Прокофьев после прослушивания. Помню только, что все его замечания были благожелательными, очень конкретными и точными.

Он одобрил мое Трио и даже попросил ноты, для того чтобы отослать их во Францию. Нужно ли говорить о том, как эта встреча окрылила меня. Вскоре представился случай показать Сергею Сергеевичу эскиз моего фортепианного концерта. Несколько удивленный моим намерением написать концерт, он не счел нужным скрыть свои сомнения.

— Концерт написать — это очень нелегко, — сказал он, — нужно, чтобы обязательно была выдумка. Советую вам записывать все фактурные находки, не дожидаясь созревания всего замысла. Записывайте отдельные пассажи, интересные куски, не обязательно подряд. Потом из этих «кирпичей» вы сложите целое.

При встречах Прокофьев всегда интересовался ходом работы над концертом, внимательно слушал и делал тонкие замечания, которые давали мне большую пищу для размышлений.

Первый эскиз второй части вызвал у него довольно едкое замечание: «Здесь у вас пианист будет мух ловить». (Он имел в виду очень простое и легкое изложение сольной партии.)

Мне довелось многократно встречаться с Прокофьевым, показывать ему свои сочинения, беседовать о проблемах развития современной музыки. Его подход к явлениям музыкального искусства казался мне всегда очень прямолинейным и категоричным. Взыскательный по отношению к себе, он был очень строг и к другим. Он требовал от нас не повторять себя, не говоря уже о перепевах чужого, неустанно искать новое, избегать проторенных дорожек.

Это неутолимое стремление к новизне сочеталось у Прокофьева с великолепным знанием классической музыки, с глубоким уважением к незыблемым эстетическим законам музыкального искусства. Весь творческий путь Прокофьева отмечен непрестанным развитием выразительного, глубоко самобытного, индивидуального языка; на всем его протяжении композитору всегда удавалось оставаться самим собой, создавать волнующие и яркие произведения, новые и по содержанию, и по стилю, и по языку.

Помню одно высказывание Прокофьева, опубликованное в советской печати в 1937 году. Он говорил о необходимости сочинять музыку для широкой демократической аудитории, но предостерегал композиторов от упрощенчества. «Любая попытка «приладиться» к слушателю, — писал он, скрывает в себе не только недооценку его культурной зрелости и качественно возросших вкусов; такая попытка содержит в себе элемент неискренности. А музыка, написанная неискренне, лишена живучести»[14].

Новаторские устремления Прокофьева ни в чем не противоречат целям демократического искусства. Служение своему народу, служение человечеству— вот чем руководствовался Прокофьев, создавая такие могучие патриотические произведения, как кантата «Александр Невский», опера «Война и мир», оратория «На страже мира», Пятая, Шестая и Седьмая симфонии.