СТАТУС-КВОта

– Э-э, жмурик недобитый, ты не издох еще? – позвал он с любопытством.

Сине-чугунная тяжелость век у казака полезла вверх, распахивая ситчик глаз. Они почти что выцвели. В них плотно и устойчиво стояла отрешенность, уже процеженная от суеты страданий.

– Живучая свинья, – почти что ласково удивился Аронсон. – Слышь, жмурик, ты, что ли, пожалел меня? Вам никогда не одолеть нас. Мы вверх возьмем и все ваше станет нашим. Знаешь почему? Вы, дураки, жалеете чужих. А надо жалеть и спасать только своих.

…Спустя года закончивший рабфак в Москве и закалившись в термитниках иудо-красной власти, хронический приверженец калош и русофобии, товарищ Суслин все с тем же скрупулезно кощеевым расчетом будет в Кремле лелеять, холить и готовить к власти своих. И с потаенным сладострастием «Бнай-Брита» бить по костям и русским переломам развитого социализма.

Мишель устало разогнулся, пошел прочь: почти что идеально сконструированная молодая особь, чьи функции давно, безвариантно предопределены, как у трутня в улье – быть стойким исполнителем единственной задачи: осеменять Троцкистскую сионо-матку, плодить живучее, бессмертное потомство.

И он, Мишель Зюсс-Аронсон, потерявший этот улей или выставленный из него за какой либо грех – всего лишь никчемная протоплазма, или «сухое сено».

ГЛАВА 36

В пряный предосенний месяц Нисан в пять сорок по Гринвичу из-под горизонта Каспийских вод выполз кроваво-красный ломоть солнца. По бирюзовой глади моря потянулась к берегу вишневая полоса.

В шесть ноль-ноль светило, плавя небосвод, оторвалось от моря. Багряная лента от него, перечеркнув море, уткнулась в берег. Береговая земля вздыбилась вековым Самурским бором, продрогшим в ночной грозе. Холодный ливень приглушил и спрессовал яичную желтизну песка в барханах. Малахитовую бахрому вереска на них опрыснула бриллиантовая капель.

В шесть двадцать красную полосу от солнца вспучило из глубин и прорвало. В полумиле от берега выперла над водой рубка подводной лодки. Блекло-синеватый купол ее полез в розовую высь, струя с себя стеклянный водопад. Лез долго и нагло, прессуя Божий небосвод, пока не застыл над морем зализанным чужеродным овалом.

Хлестко и звучно чмокнула, отлипая от металла, герметезирующая резина. В рубке прорезалась овальная щель. Дверь распахнулась. Через высокий комингс перешагнул и ступил на мокрую палубу нагой, бронзовотелый, с лепными мышцами атлет. Единственной деталью одеяния его был бархатный, усыпанный бриллиантами чехол на мясистой колбасе обрезанного члена. В бугристый торс, почти впритык к плечам влипла крючконосая голова. Глянцевый череп отсвечивал багрянцем под набирающим высь светилом.

Йодистая аура, настоянная на хазарских веках, трепетала над морским размахом и могучий старец всосал ее в грудь. Она заполнила мозг, легкие, живот арбузно-кошерной свежестью. В ней не было и примеси из вековечной крови, похоти, холуйства человечьих стад, чем все натужнее дышал мир в мегаполисах ХХ века. Сладка и невинна была утренняя нега над водяным размахом.

Старик осмотрелся бритым филином, трепеща крыльями хрящеватого носа. Берег щетинился в полумиле черно-зеленой рваниной леса. К нему вела, накаляясь краснотой под солнцем, пурпурная ковровая полоса. Старец раздвинул губы в едкой усмешке: Ярило подсуетилось к его прибытию, встретило Ядира по высшему протоколу. Его Сиятельство не облезет от этого.

Он вдруг почуял: здесь, в этой непорочной и стерильной неге моря отмякает, коростой отваливается от него мука семнадцати пыточных лет. До исступления и припадков доводило панно его расстрела Жуковым в 46-м. Оно слепилось из режущих по памяти, сводящих с ума фресок: шмелиный зуд анти-пуль, рвущих его Защиту, визгливые высверки аннигиляций при стычках антивещества с предметной плотью кабинетных атрибутов… секущая гильотина приговора Архонта: «Отныне ты не Ядир – Недир… обезьяна KI – зоопарка, обгадившая миссию свою!». Гильотина опустилась, расчленив бытие на «до» и «после» Жукова.

Теперь он знал, что значит быть приговоренному к смертной казни – с отсрочкой исполнения приговора. Он ждал ее уже семнадцать лет. Лишь год назад ему было позволено вернуться в прежний статус.. Ему была оставлена субмарина с обслугой и несколько былых возможностей: дышать и спариваться, переводить еду в дерьмо своим желудком, праздновать Пейсах. Ну и еще – по мелочам. Одну из них можно проверить здесь и сейчас. – сохранена за ним, или отобрана.

Он потянулся. С утробным рыком выдохнул. Держась за поручни и морщась, спустился к самой воде: в босые разнеженные подошвы грубо и болезненно вдавливался рубчатый настил.

Морская гладь была почти недвижима, едва приметно вспучиваясь редким, пологим накатом прибоя. Шалая волнишка, ластясь, окатила кожу ног прохладой и Ядир ступил на воду.