Едва успев закрыть руками лица, облеплены были все трое пернатым смерчем. Секла до крови людские руки и затылки остервеневшая, неисчислимая стая. Поскольку загнал в засаду их с утра беспрекословный зов врано-кошачьей твари, еще вчера расправившейся с вожаками стай.
– Отец! В машину! Заряжай ружье! – надсаживаясь, взорвался криком Евген, перекрывая скрежет и оглушающий грай.
Успев схватить с земли две сучковатые коряги, теперь месил он ими воздух над собой, отшвыривая, дробя и рассекая черноперые комки. С глухим хряском чвякали дубинки, ежесекундно прорубая в стае убойные зигзаги.
Чукалин старший, прикрывал голову руками, бежал к машине: висели на спине и на плечах, вцепившись в пиджак когтями, пернатые бандиты, долбя клювастыми башками тело. Били крылами по обнаженной коже еще с десяток сверху.
Изнемогая, из последних сил отпихивая хищные веретена, ударился спиной Василий о ГАЗон. И со свирепым смаком ощутил под ней хруст костей – под верещащий визг раздавленной грачиной плоти.
И лишь затем, нырнув в машину на переднее сиденье, с грохотом захлопнул за собою дверцу, разрубив напополам сунувшегося за ним грача. Наткнулся взглядом на белое лицо жены, на обезумевший ужас в глазах ее, выхрипнул:
– Ружье!
Разъяренный, припекаемый изнутри смертно-боевым азартом, какой когда-то накрывал его расчет при лобовой атаке танков, он дернул на себя дверцу бардачка. Желанный, маслянистый блеск пяти патронов плеснул в глаза.
Между тем не ослабевала штормовая атака на двоих снаружи. Чукалин-младший вихляясь торсом в падениях, перекатах и рывках из «свили», сочетая их с рубящим отбивом двух дубинок стал недосягаемым для стаи. И та теперь растерянно и бестолково трещала крыльями над Евгеном в хаотичной толчее.
Но Прохоров нещадно истыканный костяной долбежкой клювов, кинжально-острым чирканьем когтей, дравших рубаху – на глазах слабел. Все явственней и резче проступала под лохмотьями на спине рубиновая сочность ран, все вязче, медленнее взрывались аперкотами и свингами крючья рук. Творили они защитную работу из последних сил. Сграбастав на лету ощерено-пернатый ком, зажав голову или крыло в кулак, лупил Василий орущим комком о колено, швырял его на землю, давил калеченных и недобитых тварей подошвами. Скользили кеды в кишках и крови, в вонючем, верещащем месиве, что дергалось в конвульсиях на поляне.
И увязая в нем, обессилено перегорая в нескончаемой сей мясорубке, всей кожей благодатно ощутил вдруг Василий грохот над собой.
Жахнуло над головами двух бойцов громовым разрядом – раз за разом: ударил, наконец, дуплетом в стаю Чукалин старший.
Да как ударил: посыпался с небес птичий водопад – в неисчислимом враньем скопище нашла свою цель, считай, каждая дробина.
Отпрянула и разом рассосалась в кронах прореженная рать: швырнул птиц в листы и сучья крон, не рассуждающий смертный страх, порожденный грохотом оружия. И тут же, раздирая тишину, проткнул людские перепонки скрежещущий посыл вожака:
– Кр-р-я-азь-зь!
Завелся сбесившимся, живым магнитофоном.
– Кр-р-я-зь-кру-я-зь-кра-уязь…
Над головами свирепо бесновалась на суку пернатая тварюга: долбила клювом кору меж ногами, с треском секла метровыми махалками воздух.
И, подчиняясь ей, расправила крыла оцепеневшая среди листвы стая, скользнула вниз. И напоролась на второй дуплет Чукалина.
И вновь прорезала обширную дыру в вороньей туче дробь, породив хаос. Не умолкая, с надсадным воплем гнал на людей на свою банду вожак. Но ту удерживал вековечный ужас перед человеком, лишал координации и воли: охваченное безумием воронье толклось в воздухе, сшибаясь в панике друг с другом.
Евген лосиными скачками несся к отцу. Поджаривало опасение: четыре выстрела! И пять патронов! Один остался. Он нужен был сейчас позарез. Им – последним, только что перезарядил ружье Василий. Едва успел взвести курок, как дернули ружье из рук. Евген выхватил двустволку у отца и ринулся назад.
Мгновенно уловив и разгадав бросок Евгена к машине, толкнулся ногами о сук кошко-ворон. Он бил в плотный воздух тугими опахалами крыльев, толчками набирая высоту. Задуманное состоялось, хотя и не достигло цели. Но гнала прочь непредвиденность: последний неистраченный патрон в людском орудии. Тот, давний, недобитый на стерне кусок писклявой протоплазмы, выжил. Разбух за годы, оформился в бойцово-верткую плоть. И вот она внизу пропитана возмездием, целит в его истрепанное жизнью тело.
«Дай силы, Чернобог!»
Истрачена былая мощь в текучих годах, не те крыла, тупой и вязкой немощью разжижены мозги, все мышцы, кости, перья. «Скорей проклятые, скор-р…»
«Ррр-рах!!»– рявкнуло снизу. И тут же с хрустом надломилась кость правого крыла у вожака. Его подбросило и развернуло. Теряя перья, заскользил он к земле. Отчаянно цепляясь за пустоту целым крылом, сорвался кошко-ворон в штопор. Вертелись в ускоряющейся карусели лес, стволы. Сливалось все в шершаво – бурый частокол.
Земля, вращаясь, приближалась грозной твердью. Ударила в грудь и перевернула на спину.