СТАТУС-КВОта

Он не успел закончить: метнулся через стол торс Евгена. Тяжкая, чугунного замеса его ладонь, с треском обрушилась на шею Бандурина и придавила лоб Вована к чукалинскому лбу. Шея Бандурина сминалась и похрустывала в живых тисках, в глазах искристо полыхало. Сквозь них продавливалась в его мозг чужая воля.

– Повторяй за мной, – вполголоса велел Чукалин. – «Я, неразумная бандура, впредь зарекаюсь брякать слово «Чук». Ну?!

Оторопело замерла столовая, отвисли челюсти, прервав свой жвачный труд: за персональным спецстолом бадмаевцев ломали самого… Бандурина?! Творилось несусветное. К столу всполошено неслась, чертя зигзаги между стульями, цветасто-ослепительная Ираида, одна из главных выпускниц-невест музучилища. Чукалинская пассия.

Бандурин попытался дернуться, почуял: еще одно движение и треснет позвонок на шее в капканном хвате Евгена. Почуяв, выхрипнул сквозь месиво во рту:

– Я-а нерасс-с-с-умная… пан-д-д-ура… оббя… зу… юсь…

Чукалин оттолкнулся лбом от головы Бандурина и сел на место, велел все так же тускло, тихо:

– Дожевывай, Вован.

Все остальное было лишним и ненужным перебором, в котором могли лопнуть обручи бадмаевской команды.

–  Какой кошмар, роскошные бадмальчики бодаются?! Евгеша, какая муха тебя укусила? – Ирэн, взметнув юбчонку, умащивалась за столом, своя среди своих. Стреляла во все стороны глазищами изящно-ненасытная губка, готовая впитать в себя и поглотить любые прорвы всеобщего внимания и любования.

– Це-це, – сказал Чукалин.

– Чего?

– Спортфаковская муха це-це. Вам, лабухам, знать про нее необязательно.

«Закрой свой сочный ротик и не тряси гузкой, когда говорят мужики» – перевела команда про себя. Вполне одобрила. Бледнела, хватала воздух тем самым ротиком ужаленная Ираида. Вован пришел в себя. С хрустом крутнул головой, помял занемевшую шею, взрычал приглушенно и возмущенно:

– Ты чего-о?! Совсем, что ль озверел, Чукало?! Чуть шею не свернул, бугай!!

Ляпнулся из Бандурина упоительный пассаж: главный педвузовский бугай Бандурин, бугаистее коего не наблюдалось в Грозном, с подвывом обозвал Чукалина «бугаем». Это было неповторимо. Первым оценил Ахмед Гучигов: захохотал, залился жеребенком, сияя сахарным белозубьем. Команда присоединялась, ржала во все глотки.

– Проехали, – нетерпеливо, сумрачно сказал Чукалин – сегодня с вами работаю я. Бадмаева опять ломают в конторе

Команда затихала: все знали, кто и зачем ломает их Аверьяна.

– Когда начнем? – спросил Большов.

– В четырнадцать ноль-ноль, после лекций химии. Спортзал нефтяников. Витек, готовься, сегодня будем брать два семь. Я знаю, как это сделать.

Большов не возражал. Лишь чаще и массивней завздувались желваки на жующих скулах – два и семь, изведший до панического стресса высотный рубеж вставал перед большим Витьком неодолимым кошмаром.

 – Вован, сегодня поприседаем с отягощением. Ножонки у тебя еще хиляют, – сказал Евген про необъятные окорока Бандурина. И это была нормальная примирительная подпорка к укоренившемуся в команде ладу.

– После этого – разножка, поработаем над рывком, Ахмедик, покачаем шею. Ты выгнешься дугою на «мосту». Я сяду на твой хилый пресс, и ты споешь мне: «Маца-а, маца-а, маца хьо гена вера ву?» («когда, когда, когда вы удалитесь?»). Запомнил, вайнахская твоя морда?

– Садист! – несчастно и трагически сказал Ахмед. Терпеть он ненавидел это изуверство, когда на него, стоящего на мосту, наваливалась чукалинская туша. При этом полагалось петь, чем отшлифовывалась дыхательная работа диафрагмы.

– Неправильный ответ, – по-братски пробурчал Чукалин, – ты должен отвечать: «Я-я, натюрлих, данке шён, майн либер кюхельхен!» (да-да, конечно, спасибо, мой дорогой цыпленочек – нем.).

– А не пойти ли вам, Чукалин…

– Щас приласкаю, как Вована, – предупредил с блатняцкой маслянистостью Евген.

– …на спевку с Эммой к Соколову? – закончил с кукишем в кармане Гучигов. – Евген, я серьезно. Звонил Соколов. У вас сегодня спевка с Орловской, ваш дуэт.

– Какого лешего? С чего это? – с досадой озадачился Чукалин.

– Соколов вызвал Мадаленну-Эммочку, – оповестил Гучигов с ехидным блеском глаз, – к ней нужен ты, Спарафучиль. Доводите до кондиции дуэт Спарафучиля с Мадаленной.

– С какой стати?

– Да как сказать… помягче… Виктор Анатольевич говорит: дуэт из-за тебя – дырявая шарманка. Спарафучиль Чукалин фальшивит и ревет, как белгатовский ишак на случке.

– Ах ты, зас-ра-а-анец! – Напевно, с наслаждением раскусил подлянку Евген.. – Я задушу тебя, как Дездемону.

Подлянка вылупилась из Ахмеда примитивной. Дуэт был отшлифован до блеска. Подлянка была вдобавок воровитой, поскольку нынешняя гипотетическая спевка ломала неодолимое намерение: сегодня ночью вновь окунуться в сочинительство свое, всласть поработать над шлифовкой «Сонатеныша».

И осознав, что все по-прежнему, отмены «Сонатенышу» не будет, нависнув над Гучиговым, вдруг взревел и заполнил столовую гремящим басом Евген:

– Молилась ли ты на ночь, Дездемона?!

Мгновенно, хулиганским импровизом ответил стонущим сопрано, заламывая руки на груди, Гучигов:

– Да, я мочилась, господин! Горшок мой полон! Что-о-о ночь грядущая гото-о-овит?!