Читаем Стеклобой полностью

Макс пинком распахнул дверь черного хода. Снаружи с тихим обиженным хлопком лопнула афиша с Мерлин Монро, и они вышли на улицу. Солнце высветило простыню, голубые тени медленно поплыли у Романова перед глазами. Как будто он попал в волшебный безопасный мир, где звуки были сглажены, предметы потеряли объем и форму, стали отражениями и тенями самих себя. А может быть, он остался в зале клуба, и простыня — это экран, на котором крутят фильм только для него одного. Про то, как он уезжает из города.

Макс с Беган-Богацким прошлись, приноравливаясь к своей ноше, и повернули за угол. Там звуки накинулись на них со всех сторон. Судя по грохоту, кто-то пытался взять штурмом соседний дом. Были слышны визжащие крики выдираемой фомками двери, переругивание наступающих и сиплый вой женщины: «Здесь его нет! Что вы делаете?!»

Романов в панике осознал, что они приближаются к источнику шума, вместо того чтобы ретироваться в переулки. Носилки опустились на землю.

— Проходите мимо! — одышливо сказал грубый голос.

— А что здесь происходит, уважаемый? — спросил Макс.

— А здесь, уфф, уважаемый, — произнес одышливый голос, — происходит штурм дома, в котором укрылся мерзавец, вор и враг всего города, бывший мэр Дмитрий Романов. Ничего, сейчас ребята автобусом дернут, за ушко да на солнышко.

Романов поежился.

— И как же вы узнали, что он там? — с вызовом спросил Беган-Богацкий.

— А вчера выследили — наши ребята его схватили, а он, как заяц, драпанул. Хорошо один из наших, бывший легкоатлет, так и то — еле успел увидеть, как он в эту дверь впрыгнул. Они все как бегать — первые. Ну Бориска сразу сюда — два отряда. Будем брать…

Романов с трудом совладал с желанием скатиться с носилок и рвануть подальше отсюда. Какого там Макс медлит, дипломат хренов? Рядом запыхтел двигателем автобус, от выхлопных газов запершило в горле. Раздались удары молотков — похоже, к двери приколачивали зацеп.

— Сам Бориска — вон он, на углу, в штабе. Хотите поговорить? Он у нас серьезный, за народ стеной! — восхищенно сказал голос. И с интересом спросил: — И кстати, вы кого это тут на носилках тащите с таким пиететом?

Макс рассеянно ответил:

— На завод. Женщина. Несчастный случай — трагическое соединение обстоятельств и высокого самомнения. Хотите посмотреть? Красавица при жизни была.

Романов, сжав зубы, услышал, как рука Макса сгребла простыню рядом с его головой.

Макс с издевкой прошептал:

— Видишь, как ты популярен среди народонаселения. Что, Митя, устроить тебе встречу с избирателем?

— Нет уж, — с сомнением ответил голос. — Слушайте, нам люди нужны, оставайтесь у нас, а? Мужики, але, Бориска там? В смысле, Борис Альфредыч? — крикнул он в сторону. — Пусть подойдет.

— Мы к заводу приписаны, — вежливо ответил Макс. — Торопиться надо, говорят, в восемь у баб слет на вокзале, позже не пройдешь.

Носилки поднялись, и Романов снова вцепился в края.

— Какой такой слет? — всполошился голос. — Не слет, а большой передел. Был же договор об общественных мероприятиях… Постойте, вы куда?

Голос с одышкой продолжал выкрикивать вслед:

— А то, мужики, к нам давайте! Лучше сейчас, потом всех под себя подомнем, но уж на других условиях.

Автобус взревел, дверь, заскрипев, с треском вылетела и поехала по брусчатке за ним. Женские крики сразу оборвались.

Романов, мягко покачиваясь, плыл мимо домов. Лежать было неудобно, ящик Беган-Богацкого больно таранил колено, и его приходилось поддерживать кончиками пальцев. Простыня съехала с правого глаза, но Романов не решался ее поправлять. К тому же теперь он видел окна вторых и третьих этажей и крыши, которые в искаженной перспективе расступались перед ним. Кроме выбитых стекол, его взгляд никак не мог нащупать следы разрушения или деятельности армий Марго и Бориса. Как длинная жвачка тянулась цепочка стен и окон, то поднимаясь вверх, то опускаясь, пока не оборвалась черным дымящимся провалом на месте бывшего здания архива.

Носилки раскачивались, и Романову почудилось, что это и вправду его последний путь. Словно он провел здесь полжизни, и вот теперь город выпроваживает его, как надоедливого отдыхающего. Отдыхающий поистаскался, оставил в кабаках все отпускные, его тошнит от местных достопримечательностей, и он едва дотянул до даты, отпечатанной в билете. Хотя не было у Романова никакого билета, его тихо вынесли ногами вперед с черного хода клуба.

Они вышли на Миллионную, прошли два квартала и повернули в сторону реки. Судя по мелькающим теням, прохожих на улице было совсем мало. Медленно, шаг за шагом, он отпускал воспоминания о городе, и ему казалось, они взлетают над ним сигнальными ракетами, по которым его будет особенно легко найти под простыней. Романов прислушался к дыханию Беган-Богацкого — старик не просто устал, он надрывался.

— Давай передохнем, — зашептал Романов, стараясь не касаться простыни.

— Лежи, Митя, не шевелись — и отдохнешь, — весело ответил Макс. Беган-Богацкий лишь сильнее засопел.

— Старику дай отдохнуть…

— Але, вам помочь не надо? Вы кого несете? — раздался внезапный оклик.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Афганец. Лучшие романы о воинах-интернационалистах
Афганец. Лучшие романы о воинах-интернационалистах

Кто такие «афганцы»? Пушечное мясо, офицеры и солдаты, брошенные из застоявшегося полусонного мира в мясорубку войны. Они выполняют некий загадочный «интернациональный долг», они идут под пули, пытаются выжить, проклинают свою работу, но снова и снова неудержимо рвутся в бой. Они безоглядно идут туда, где рыжими волнами застыла раскаленная пыль, где змеиным клубком сплетаются следы танковых траков, где в клочья рвется и горит металл, где окровавленными бинтами, словно цветущими маками, можно устлать поле и все человеческие достоинства и пороки разложены, как по полочкам… В этой книге нет вымысла, здесь ярко и жестоко запечатлена вся правда об Афганской войне — этой горькой странице нашей истории. Каждая строка повествования выстрадана, все действующие лица реальны. Кому-то из них суждено было погибнуть, а кому-то вернуться…

Андрей Михайлович Дышев

Детективы / Проза / Проза о войне / Боевики / Военная проза
Дети мои
Дети мои

"Дети мои" – новый роман Гузель Яхиной, самой яркой дебютантки в истории российской литературы новейшего времени, лауреата премий "Большая книга" и "Ясная Поляна" за бестселлер "Зулейха открывает глаза".Поволжье, 1920–1930-е годы. Якоб Бах – российский немец, учитель в колонии Гнаденталь. Он давно отвернулся от мира, растит единственную дочь Анче на уединенном хуторе и пишет волшебные сказки, которые чудесным и трагическим образом воплощаются в реальность."В первом романе, стремительно прославившемся и через год после дебюта жившем уже в тридцати переводах и на верху мировых литературных премий, Гузель Яхина швырнула нас в Сибирь и при этом показала татарщину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. А теперь она погружает читателя в холодную волжскую воду, в волглый мох и торф, в зыбь и слизь, в Этель−Булгу−Су, и ее «мысль народная», как Волга, глубока, и она прощупывает неметчину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. В сюжете вообще-то на первом плане любовь, смерть, и история, и политика, и война, и творчество…" Елена Костюкович

Гузель Шамилевна Яхина

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее