Читаем Стеклобой полностью

— Пропищала блоха на спине у слона, — усмехнулся Семен. — Вовремя тебя толпой на паровоз вынесло. Трогаться уже хотел. Повезло тебе, что не нарушил мои планы, большая твоя удача.

Семен оглядел Романова своими совиными глазами, присел на корточки и закурил. Его свитер, и огонек сигареты, и сладковатый дым создавали невозможное здесь чувство уюта и спокойствия.

— То есть сдавать вы меня не собираетесь? — уточнил Романов.

— Не собираюсь. И советую сойти, чтобы не мешать. Дальше взрослые дела начнутся, тебе неинтересно будет, — Семен встал и ногтем большого пальца ударил по стеклу манометра.

— Могу узнать какие? — спросил Романов, следя за стрелкой.

— Можешь. Один паразит засел в цехе с гутами, завод хочет взорвать. Упертый, скотина. Полгода банду собирал из моих людей, подполье устроил. Не успел я с ним справиться. И люди-то уже и не мои, и не его — третья сила, сами по себе. Революция всем мозги выворачивает, — Семен с усилием потянул на себя рычаг.

— Зачем ему взрывать завод? — Романов как зачарованный сделил за его руками.

— Не знаю, доберусь, спрошу, — он потянул рычаг еще раз, паровоз содрогнулся и рывком ускорился, оглушительно дребезжа. Романов подумал, что за ними должен стелиться шлейф из мелких отлетевших деталей.

— Держись, ускоряемся, — крикнул Семен.

Никакой светлой головы не надо было, чтобы понять, о ком идет речь. Думай, Романов, оценивай положение на доске. Макс захватил седьмой цех, тот самый, с деревянными избушками-гутами. Выходит, этот цех самый главный. Город он не подчинил, люди его предали, он один и очень зол. Значит, уничтожить завод, то есть само игровое поле, если не удалось одержать победу — тоже ход. Лишить город его особенного стекла и возможности когда-либо это стекло производить, да, это единственно верный путь для такого, как Макс. Странно, отчего он медлит? Когда решение принято, он действует безотлагательно. Еще одна попытка переговоров? Ждет ответного хода от города? Романов представил, как Макс сидит возле раскаленного котла допотопной стеклоплавильной лаборатории и ждет его прихода в неизвестно чьем обличьи. Он вспомнил темное нутро деревянной избушки.

— Зачем вам это прибытие поезда? Ради эффекта? — пожал плечами Романов.

— А я сначала постучал. Не открывают, — усмехнулся Семен.

Мысли Романова метались, и вот мелькнуло что-то значимое. О, черт, выругался он, с досады от собственной глупости. Как он, дурак, упустил из виду, что искать заветное здание следует именно там, на заводе? Мироедов ничего не писал о каланче, старательно обходя ее стороной в своих текстах, но и о гутах он тоже не писал! Наверняка и стекло для зеркал варится там. Значит, они оба правы, и Макс, и Романов. Важны и зеркало, и здание, а он готов уничтожить и то и другое!

Романов выглянул из кабины — они подъезжали к заводу с обратной стороны, с той, где он раньше никогда не был. Как-будто циклопическая избушка на курьих ножках отвернулась от него.

— Семен, я еду с вами! — решительно произнес Романов. — Макс — мой друг, я его знаю с детства. Вы же в курсе, он — химик, там наверняка заминированы все подходы, а я смогу договориться!

— Ты и так со мной, пока не сошел, конечно. Я один, и он один, это наша война. А переговорщик из тебя известно какой — весь город с тобой переговорить хочет, — Семен пристально вглядывался в приближающийся забор, и пробормотал: — Лишь бы ворота не закрыли.

— Если вы разнесете цех, и если Макс его взорвет… Вы не знаете, на что идете, город погибнет. Дайте мне помочь… — Романов отчаянно искал слова, не понимая, как убедить этого безумца, готового на все ради бредовой идеи победить Макса. Которого победить невозможно.

— Помочь? Вот кофе приготовь, чайник закипает, — Семен перебил его и кивнул на пар со свистом вырывающийся из-под заклепок котла.

Впереди показались ворота, одна их створка была закрыта, около второй возились фигурки в синем, толкая ее и перегораживая пути. Семен дернул веревку гудка и раздался оглушительный свист.

— Если прыгать, то сейчас, — добавил он.

Затем плавно потянул влево латунный рычаг, и указал Романову на дверь, но тот опустился на пол кабины и схватился за какую-то скобу двумя руками. Паровоз стал замедляться, но вдруг вздохнул всем железным телом, словно ощутив свободу, и ринулся вперед с прежней скоростью. Семен спокойно вернул рычаг в исходное положение и повернул еще раз, затем рванул желтую ручку. Паровоз, набирая скорость, летел под уклон к заводу.

Синие фигурки все еще маячили у ворот.

— Не сработало, следующая станция — гуты! — сквозь зубы сказал Семен и дернул гудок еще раз. — Да бегите же, придурки.

Паровоз, как сорвавшийся с поводка пес, раскачиваясь и визжа, несся на ворота.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Афганец. Лучшие романы о воинах-интернационалистах
Афганец. Лучшие романы о воинах-интернационалистах

Кто такие «афганцы»? Пушечное мясо, офицеры и солдаты, брошенные из застоявшегося полусонного мира в мясорубку войны. Они выполняют некий загадочный «интернациональный долг», они идут под пули, пытаются выжить, проклинают свою работу, но снова и снова неудержимо рвутся в бой. Они безоглядно идут туда, где рыжими волнами застыла раскаленная пыль, где змеиным клубком сплетаются следы танковых траков, где в клочья рвется и горит металл, где окровавленными бинтами, словно цветущими маками, можно устлать поле и все человеческие достоинства и пороки разложены, как по полочкам… В этой книге нет вымысла, здесь ярко и жестоко запечатлена вся правда об Афганской войне — этой горькой странице нашей истории. Каждая строка повествования выстрадана, все действующие лица реальны. Кому-то из них суждено было погибнуть, а кому-то вернуться…

Андрей Михайлович Дышев

Детективы / Проза / Проза о войне / Боевики / Военная проза
Дети мои
Дети мои

"Дети мои" – новый роман Гузель Яхиной, самой яркой дебютантки в истории российской литературы новейшего времени, лауреата премий "Большая книга" и "Ясная Поляна" за бестселлер "Зулейха открывает глаза".Поволжье, 1920–1930-е годы. Якоб Бах – российский немец, учитель в колонии Гнаденталь. Он давно отвернулся от мира, растит единственную дочь Анче на уединенном хуторе и пишет волшебные сказки, которые чудесным и трагическим образом воплощаются в реальность."В первом романе, стремительно прославившемся и через год после дебюта жившем уже в тридцати переводах и на верху мировых литературных премий, Гузель Яхина швырнула нас в Сибирь и при этом показала татарщину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. А теперь она погружает читателя в холодную волжскую воду, в волглый мох и торф, в зыбь и слизь, в Этель−Булгу−Су, и ее «мысль народная», как Волга, глубока, и она прощупывает неметчину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. В сюжете вообще-то на первом плане любовь, смерть, и история, и политика, и война, и творчество…" Елена Костюкович

Гузель Шамилевна Яхина

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее